никакого значения не имели. Аристид знал, что будет льстить и отпускать комплименты, делать все, что понадобится, чтобы завоевать расположение спартанца. Он постоянно напоминал себе об осторожности. Павсаний казался человеком отстраненным, невежественным в отношении манер, присущих знатным людям, которых знал Аристид, как будто значение имели только его собственные потребности и интересы. Но если Павсаний действительно чего-то не знал, то его прорицатель, как подозревал Аристид, был остер, словно обсидиан. В каждом брошенном им мельком взгляде, в каждой полуулыбке чувствовался ум.
Весть о гибели царя Леонида все еще распространялась по городам и весям эллинов. Для Аристида, как и для любого афинянина, сражение при Фермопилах было событием, в общем-то, банальным. Он знал, что спартанцы потеряли военного царя. Павсаний потерял дядю! Проявить уважение к такому горю было правильно и естественно. Но разве эта потеря могла сравниться с тем, что персидская армия учинила в Афинах, где она оскверняла священные места и гробницы, разрушала дома и стены?
Присутствие персов в своем городе Аристид ощущал тяжестью на плечах, будто плащ, который не мог сбросить, как бы это его ни тяготило. Он напомнил себе, что люди спасены и доставлены на Саламин. Остров был виден из Элевсина – за сверкающей полоской разделяющего их моря. В этот самый момент, когда афинское собрание скандалило и шумело, Ксантипп был где-то там, среди них, с Фемистоклом и Кимоном. Их жены, матери и сестры наблюдали и молились. Аристид стиснул зубы. Пока там решалась судьба его города, ему приходилось играть в политику со спартанцами.
Он знал, что город – это нечто большее, чем улицы и рынок. Афины остались в воспоминаниях тех, кто жил в них. Стены, как и храмы, можно отстроить заново. Аристид чувствовал себя мужем, чья жена подверглась насилию. Персидские воины ходили и мочились в пыль его города, и все, что он мог сделать, – это ждать на нейтральной территории, пока Павсаний не согласится встретиться с ним.
Аристид испытывал напряжение как давление чужой руки, сжавшей ему горло. Он ожидал, что будет иметь дело с Леонидом, человеком с огромным опытом, известным своей мудростью. Брат царя тоже слыл таким человеком, хотя, похоже, Клеомброт был слишком стар или слишком болен, чтобы стать регентом. Павсаний отвечать на этот вопрос не соизволил и отмахнулся от него как от дерзости.
Они спускались с холма, когда молодой регент нахмурился, глядя на море и прикрывая глаза ладонью, чтобы мельком увидеть флоты. Саламин на таком расстоянии представал размытым холмистым пятном, но море уже приносило к берегу свидетельства сражения.
Как утолщается слой сурьмы, нанесенный на женские глаза, так утолщалась прибрежная полоса из мертвецов и деревянных обломков. Такая картина требовала хоть какого-то отклика, но вывести спартанца из состояния самодовольства не получалось. Аристид не мог взять Павсания за плечо и заставить его взглянуть на происходящее по-другому, посмотреть и понять! Аристид снова ощутил брошенный исподлобья взгляд
