очень обеспеченную, но гарантированную и в какой-то мере прогнозируемую, и вообще обменять жизнь – жизнь! – на смерть вдали от дома и близких.
Из уже размытых рассветных сумерек вынырнул Марат, как всегда шумный, что-то быстро и непонятно говорящий, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно.
Останавливаю этот фонтан красноречия, говорю, что очень не хотелось бы объясняться с местной милицией, и спрашиваю, долго ли торчать здесь занозой.
– «Я хату покинул, пошёл воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать», – отчаянно фальшивя, пропел Марат и рассмеялся, приобнимая меня за плечи. – И вообще, откуда у парня испанская грусть, то есть донбасская? Ну чего тебе дома-то не сиделось?
Сиделось, и ещё как сиделось без тяги к перемене мест. А что ему ответить? Вскинув голову, продекламировать, что мы сурового времени дети? Так оно не такое уж суровое. Просто это эпоха великого предательства, в которую нам не повезло жить. Но даже если скажу это, то получится выспренно и фальшиво. Просто послать куда подальше этого профессора с его весёлостью, но нельзя ронять его авторитет. Отмолчаться? Вроде неловко как-то, и я тупо говорю, что хочу жрать, аж кишки заворачиваются. Мне совсем не до веселья – банально хочется есть. И все хотят. Вот так, просто, прозаически, без всяких там хиханьки и хаханьки. Лучше бы объяснил людям, почему мы здесь торчим уже полночи, а никого нет? Почему за нами никто не пришел? Когда пойдем через «ленту»?
Марат обещает, что с минуты на минуту всё разрешится, что вот-вот появится проводник, но верится с трудом. Так и оказалось: минуты затянулись часа на полтора. Проводник появился ближе к шести, когда солнце уже слизало хрустальные слезинки росы и мазнуло алым по маковке купола. Конечно, не пришел, а приехал на неизменном стареньком «жигулёнке», раздолбанном донельзя, но ещё чудом перемещающимся. Это был всё-тот же Игорь, ангел хранитель «ленты», давний знакомый, с пофигистским выражением лица, всё в той же знакомой до каждой штопки, застиранной, линялой футболке.
Мы обнялись не по уже сложившейся привычке обниматься и целоваться – я вообще не одобрял все эти обнимашки и показные нежности, не мужские они какие-то, а потому, что были искренне рады вновь встретиться. Этот крепкий обхват плеч был как бы подтверждением того, что время не развело нас, что мы по-прежнему вместе, и это порой даже большая ценность, нежели сама жизнь.
Вообще-то Игорь при Советах работал на шахте, портрет его даже висел на Доске Почёта, но потом шахту закрыли, жена, оставив дочь на лоха-мужа, растворилась на просторах незалэжной в поисках счастья, а он подался в малый бизнес.
– Понимаешь, малый, очень малый. Так, трохи сэбэ, трохи дармоедам на переходе. Всё по-доброму, всем же жить треба. Сначала мануфактуру таскал, сигареты и ликёрку, а когда укры танки под Изварино двинули – пришлось трохи повоевать. У нас в роду героев сроду не было – всё больше уголёк в забое рубили, а как на свет божий вылезут, так сразу в кабак водку хлестать. А вот припёрло
