еще до того королевского посольства в Лилль в шестьдесят четвертом, когда не только дерзкие речи канцлера Морвилье, главы посольства, но и присутствие в составе этого посольства Антуана настолько вывело из себя графа Шароле, нынешнего герцога Бургундского, что только прямой запрет его отца, который сам хотел отвечать на претензии и обвинения с правильно дозированными выражениями, пристойными для общественного акта приема послов, удержал его рот закрытым. Недаром именно Антуану наследник высказал, догнав посольство на выходе, недвусмысленную угрозу в адрес самого короля – он, де, нынче больно отшлепал его руками своего канцлера, но он еще об этом пожалеет – и выбор именно этого посла для передачи угрозы означал, что прочие, помельче Его Величества, пусть поберегутся, и тем более, чем они мельче. Королю и впрямь следовало поберечься, ибо вскоре началась война Лиги за общественное благо.
Не знаю, имело ли это посольство поручение от короля рассорить его с герцогом Бургундским Филиппом Добрым и его сыном, или только доставить Его Величеству приятные минуты при выслушивании впечатлений послов, а на последствия оно решило внимания не обращать. Думаю, Людовик, хотя тогда еще был достаточно неосмотрительным, чтобы вызвать восстание против себя всех герцогов и многих других аристократов, почему я год спустя его и недооценила, уже был достаточно Всемирным Пауком, чтобы просчитать нужную реакцию. Как позже рассказал мне брат, он, по приказу короля, представился не только архиепископом Нарбоннским, но и по имени, причем слегка укороченному, не дю Бек-Креспен, а просто де Креспен. Креспен, тот, что на севере, в Валансьене (знаешь валансьенские кружева? а брабантские?), находится во владениях герцогов Бургундских, а они, как и все сеньоры, очень не любят предателей. Человек из их владений, дослужившийся до архиепископа в чужих, и являющийся доверенным лицом короля, должен был их слегка разозлить, а ведь они тоже понимали, что король предвидит их реакцию, и пренебрежение ею должно было разозлить их уже не слегка, так как являлось оскорблением.
Я вообще никогда не понимала чувства юмора Людовика, и меня очень беспокоит, что Жак его полностью перенял. Ты ведь знаешь, как король в прошлом году отправил на переговоры с высадившимися по призыву герцога Бургундского во Франции англичанами смертельно напуганного лакея одного дворянина своего дома, притом лакея, только что побывавшего в плену у англичан и наверняка запомнившегося им, ибо он был их первым пленником, по какой причине они и отпустили его, давши, вдобавок, нобль, и попросив поговорить с нашим королем. Тут-то королю и захотелось пошутить. Плащ герольда лакею наспех сшили из штандарта. Манер у него, разумеется, не было никаких. Риск, что англичане разоблачат его и смертельно обидятся, был большой. Но Эдуард не узнал лакея в плаще герольда (хоть и говорил с этим лакеем совсем недавно, когда он был пленником англичан), и не узнал штандарта в самом плаще. А те, кто посылали его к Людовику – желавшие мира сеньоры Говард и Стенли – наверное,
