сохранил, не было никакой возможности.
Глава 4. Всё равно не убежишь!
Накануне Ядвига только к вечеру вернулась домой от хозяйки, бурмистровой жены. Андрюса не было; Иева сказала, что брат ушёл ещё утром и с тех пор не показывался. Ядвиге сделалось сильно не по себе – Андрюс клятвенно обещал никогда больше не ходить по улицам с изумрудом на пальце и не брать с собою котёнка. Но вот где именно он теперь бывает, брат поделился только с ней, что было вполне понятно: мать и отец словно бы отгородились от младшего сына невидимой стеной… Ядвига ничуть не сомневалась, что матушка по-прежнему любит Андрюса больше всего на свете – но после гибели Катарины испытывает вину перед всей семьёй: вину за Андрюса, его рождение, его странные, опасные способности. Отец же, как человек, близкий к церкви, и вовсе места себе не находил: он не мог отречься от единственного сына и не мог беспрекословно принять его.
Обстановка в семье сделалась полностью невыносимой; Андрюс остро чувствовал это, и пребывание в лесу, в одиночестве лучше всего успокаивало его смятение. Ядвига понимала и соглашалась, что там, в чаще, он скорее будет цел и невредим, нежели на улицах городка или даже дома.
Сейчас он тоже был где-то там, в лесу. Смеркалось, и над городком зажигались редкие огоньки, уже вернулись родители домой; после молитвы все уселись за стол и принялись за похлёбку. А брат всё не шёл и не шёл…
Иева торопливым шёпотом пересказала Ядвиге, что услышала днём, когда заходила в мясную лавку. Всегда передвигаясь очень тихо, Иева стала невольной свидетельницей разговора, напрямую связанного с последующими событиями в их семье.
В лавке находились три женщины: жена мясника и две её закадычные подруги, забежавшие перемолвиться словечком. Одной из них была тётка Андрюса, Иевы и Ядвиги.
– …Я теперь мимо развалин, где дом-то ведьмовской стоял, сама и хаживать не желаю. Только вот сегодня утром ехали мы это с мужем и дочерью, за товаром поспешали – и смотрю, среди брёвен обгоревших, никак, блестит что-то! Вот, думаю, Агне-ведьма изумруд-то тот, что носила, ублюдку своему подарила, Йонаса-органиста сынку! А ну, как у неё ещё камешки были, стоят-то они дорого – а когда дом ведьмин жгли, искать никто не осмелился! Вот я и вылезла из телеги поглядеть. Стала в золе рыться, а там, матушки вы мои… – жена мясника выразительно закатила глаза.
– Ну, ну, нашла что? – поторопили приятельницы, что внимали рассказу, затаив дыхание.
Тем временем из задних комнат появился сам мясник и прислушался; на лице его явственно выразилось неудовольствие.
– Нашла! Там их, милые мои, изумрудов-то этих, мно-о-ого! Такого, какой Агне себе на перстень справила, не видать, те помельче – однако, вот не сойти мне с места, если их не пропасть там! Вот я и…
– Что врёшь! – угрюмо прервал мясник словоохотливую супругу. – Какая там пропасть! Ну, может десятка два штук и будет, а ты – пропасть!
– Ну, так, так… Я ж не сочла их, не успела! Присела
