нравится, когда ты это говоришь.
– Еще бы… Все мужики одинаковые. Вы нас любите, покуда мы признаем вашу правоту…
Удивительно глубокими были его незрячий взгляд и застывшая полуулыбка на губах. Показалось, что в чужой черепной коробке плывут пласты недоступных мне размышлений и воспоминаний. Никогда туда не пробиться, никогда их не раскопать.
Вздохнув, я принялась доставать из рюкзака одеяло. Кажется, снаружи достаточно тепло, чтобы спать, не укрываясь. Если укроюсь, места на двоих не хватит, а Пью не должен отморозить пятую точку. Ночи – они и есть ночи. Даже летом бывают холодные.
«Пью», – хотела позвать его я, но запнулась. Поняла, что не могу больше так его называть – кличка ему не шла. Не тому человеку, на лицо которого я сейчас смотрела.
– Как тебя зовут?
– Назови меня любым именем, которое тебе нравится. – Он даже не задумался об ответе.
– Все называют тебя Пью. Слепой Пью.
– Пусть так.
Ему было все равно. Но ведь у него имелось настоящее имя, и он совершенно точно его не забыл.
– Предлагаешь продолжать тебя так называть? Когда на нас нападут враги, орать: «Пью, на три часа! Бей!»
Он смеялся. Он вообще легко позволял себе смеяться, и мне в нем это нравилось.
– У тебя хорошее чувство юмора.
– Я хочу знать настоящее имя.
Он уловил мою серьезность. И мое намерение «ковырять». Молчал долго, даже взгляд раскосых глаз, который, как выяснилось, меня чуть-чуть поддевает и чуть-чуть возбуждает, сделался тяжелее.
– Называй меня Эггерт.
Что-то сложное мелькнуло в серых глазах.
– Это твое имя?
Почему-то мне показалось, что да, этот фрагмент принадлежит миру «Пью», является его частью. Но далеко не центральной.
– Одно из.
– Одно из?
Я вдруг поняла, что большего он все равно не скажет, бесполезно давить.
Хорошо, Эггерт так Эггерт, я вздохнула.
Указала на расстеленное на земле фольгированное одеяло, спохватилась, что жестов он не видит.
– Я расстелила «лежанку». Ложись. Здесь хватает места на двоих.
Постаралась выдать это ровно, без пошлого подтекста.
– Я посижу. – Он смотрел на меня и мимо. Ветер стих полностью, кажется, даже потеплело. – Подежурю пару часов на всякий случай.
Все-таки он не прост, и он гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд, подумалось мне.
– Если от сидения на земле к утру разобьет невралгия, ты будешь бесполезен как «защитник».
– Очень хочешь, чтобы я улегся рядом с тобой?
Кажется, его улыбка все сочилась двойным смыслом. Черт.
– Защемление седалищного нерва – хуже, чем просто лежать вдвоем, – процедила я почти зло.
– Не беспокойся, – у него снова мягкий
