опасалась, что на перемене придется о чем-то разговаривать с новым знакомым – уже успела выяснить, что его зовут Павел Торопов, – но он сразу куда-то испарился, оставив у меня легкое чувство разочарования. На следующей лекции мы переместились в другую аудиторию, и больше он рядом со мной не садился, хотя я предусмотрительно выбирала свободные места.
Через день я встретила Пашку на выходе из метро и без всякой задней мысли подошла поздороваться.
– Привет, – искоса глянув на меня, бросил Торопов и вдруг припустил вперед с космической скоростью.
Я даже остановилась – больше от неожиданности, чем от обиды. Что это сейчас было? Парень сам ко мне подошел, проявил, так сказать, инициативу, а теперь шарахается, как от чумы, не в состоянии преодолеть в моем обществе несколько сотен метров.
Впрочем, долго переживать я не стала, поздравив себя, что дело не успело зайти дальше обычного знакомства. От непонятных и непредсказуемых личностей лучше держаться подальше – и хорошо, что это проявилось сразу, а не позже, когда мы, возможно, успели бы ощутить друг к другу привязанность…
Ну и фантазия у меня: вечно бежит впереди паровоза! Вчера только познакомились, а я уже чуть ли не свадьбу планирую. Торопов просто однокурсник, точка. На этом и остановимся.
С тер пор мы с Пашкой встречались исключительно в универе и не перебрасывались даже парой фраз. Специально я его не избегала – так получалось само собой, словно между нами возникла невидимая преграда.
И вот теперь, спустя год после той странной и глупой истории, Торопов как ни в чем не бывало подкатывает ко мне в метро и радостно здоровается! Не послать ли его куда подальше вместе с его «приветом»?
Конечно же, я, благовоспитанная девочка, этого не сделала, а осторожно и очень вежливо – лишь самую малость издевательски – ответила:
– Здравствуй.
Посмотрим, что ему на этот раз нужно. А послать никогда не поздно.
Он не считал дни, проведенные в заточении, хотя для его изощренного ума это не составило бы труда. К чему вести учет времени, если впереди вечность, полная боли и страданий? Он никого не видел и ни с кем не разговаривал, но это не тяготило его: зачем собеседники, ведь ему все равно никто не верит? Всем выгодно считать его чудовищем и коварным убийцей – что ж, он не будет никого разочаровывать. К чему жалкие оправдания? Он до них не опустится.
Ему приносили нехитрую еду – совсем не к такой он привык на божественных пирах, но какое это теперь имеет значение? Утром передавали принадлежности для умывания – ему, богу! Но он послушно ел и умывался, как простой смертный. Он не испытывал никаких неудобств, но если тело, подобное человеческому, требует ухода, почему бы его не обеспечить?
Даже сквозь каменную стену он чувствовал страх стражника-эйнхерия, стоящего по ту сторону. Вот глупец, чего бояться, если он уже давно мертв? Опасается, что его заберут из
