осторожны.
– Буду. Глин не поверит, что все это правда.
Таксист влез в машину и отъехал от кромки тротуара, окрашенной желтой краской. Еще один самолет взмывал в воздух, моторы ревели, Энди чувствовал, что его голова раскалывается пополам и готова упасть на тротуар, подобно пустой тыкве. Он споткнулся, и Чарли положила ладони на его руку.
– Ой, папочка, – сказала она. Голос ее доносился издалека.
– Войдем. Я должен присесть.
Они вошли – маленькая девочка в красных брючках, зеленой блузке и крупный сгорбившийся мужчина с растрепанными темными волосами. Какой-то служитель аэропорта посмотрел на них и подумал: это же сущий грех – бугай, бродит после полуночи, судя по всему, пьян как сапожник, с маленькой дочкой, ведущей его, как собака-поводырь, а ведь она давно должна спать. Таких родителей надо стерилизовать, подумал служитель.
Они миновали автоматически открывающиеся двери, и служитель совсем забыл о них, пока минут сорок спустя к бровке тротуара не подъехала зеленая машина, оттуда вышли двое мужчин и заговорили с ним.
Было десять минут первого ночи. В холле аэровокзала толпились ранние пассажиры: военнослужащие, возвращавшиеся из отпусков; суматошные женщины, пасущие потягивающихся, невыспавшихся детей; усталые бизнесмены с мешками под глазами; длинноволосые ребята-туристы в больших сапогах, у некоторых рюкзаки за плечами, одна пара с зачехленными теннисными ракетками. Радио объявляло прибытие и отправление самолетов, направляло людей туда-сюда, словно какой-то могущественный голос во сне.
Энди и Чарли сидели рядышком перед стойкой с привинченными к ней поцарапанными, с вмятинами, выкрашенными в черный цвет телевизорами. Они казались Энди зловещими, футуристическими кобрами. Он опустил два последних четвертака, чтобы их с Чарли не попросили освободить места. Телевизор перед Чарли показывал старый фильм «Новобранцы», а в телевизоре перед Энди Джонни Карсон наигрывал что-то вместе с Санни Боно и Бадди Хэккетом.
– Папочка, я должна это сделать? – спросила Чарли во второй раз. Она почти плакала.
– Малышка, я выдохся, – сказал он. – У нас нет денег. Мы не можем здесь оставаться.
– А те плохие люди приближаются? – спросила она, голос ее упал до шепота.
– Не знаю. – Цок, цок, цок – у него в голове. Уже не черная лошадь; теперь это были почтовые мешки, наполненные острыми обрезками железа; их сбрасывали на него из окна пятого этажа. – Будем исходить из того, что они приближаются.
– Как достать денег?
Он заколебался, потом сказал:
– Ты знаешь.
В ее глазах появились слезы и потекли по щекам.
– Это нехорошо. Нехорошо красть.
– Знаю, – сказал он. – Но и нехорошо нас преследовать. Я тебе это объяснял, Чарли. Или по крайней мере пытался объяснить.
– Про большое нехорошо и маленькое нехорошо?
– Да. Большее и меньшее зло.
– У тебя сильно болит голова?
– Довольно сильно, –
