с которыми он себя отождествлял, рухнули. Преодолев первый шок, он начал постепенно выстраивать для себя новую идеологическую конструкцию, чтобы адаптироваться к новой реальности. Тема революции в России неминуемо должна была стать одним из краеугольных камней этой конструкции.
Поначалу ему представлялась, что послевоенная Германия может стать республикой, но она должна сохранить свою культурнополитическую «позицию середины» между агрессивным, опьяненным своей победой Западом и обезумевшим от кровавой диктатуры Востоком. К 1922 году новая идеологическая конструкция Томаса Манна была в целом построена. Он признал ценности либеральной демократии, в том числе ее благожелательный интерес к социалистической идее, и предпочел сместить столь дорогое ему германское «равновесие» в сторону Запада.
Одновременно, после победы красных в Гражданской войне и образования СССР в 1922 году, возросла актуальность темы Востока и революции. Чтобы придать устойчивость своей новой идеологической конструкции, Томасу Манну пришлось так или иначе сгладить резкое несоответствие между лучезарным образом социализма и массовым террором, сопровождавшим его построение в Советской стране. Писатель не стал утруждать себя долгими размышлениями и в качестве аргумента воспользовался одним из классических европейских мифов – мифом угрозы с Востока. Массовый террор он обосновал «русским» азиатизмом, читай: дикостью и склонностью к анархии. Сама же социалистическая идея неизменно представлялась ему устремленной в будущее и потому глубоко позитивной. Впечатления от мира русской литературы XIX века, которую Томас Манн в 1921 году назвал «возлюбленной сферой»[4], придавали этой схеме некоторый диссонанс. Ибо русские писатели – от Пушкина до Чехова, столь ценимые Манном, при всей критической направленности отдельных их произведений, были поборниками гуманности и носителями высокой культуры.
На этом фоне особого внимания заслуживают контакты Томаса Манна с русскими писателями-эмигрантами и его отзывы об их сочинениях. В октябре 1918 года, подавленный вестями с фронтов, он читал только что вышедший в переводе сборник статей Дмитрия Мережковского.[5] Этого автора Томас Манн открыл для себя еще в начале XX века, и с тех пор книги Мережковского входили в число его любимых. Мережковский эмигрировал в 1919 году и жил сначала в Варшаве, а затем в Париже. В его новой книге были собраны очерки о русских писателях: Льве Толстом, Тургеневе, Тютчеве, Горьком, и о последних событиях в России[6]. В тот же период Томас Манн ознакомился со статьей Сергия Булгакова, изгнанного из своего Отечества в 1922 году, «Героизм и подвижничество».
Вскоре, зимой и весной 1919 года, Томасу Манну – жителю Мюнхена – суждено было стать свидетелем взлета и падения Баварской советской республики, основанной по образцу большевицкой России. Этот опыт, судя по всему, дал его версии «русского азиатизма» решающий импульс, так как в последующее
Russische Antologie // Mann Th. Groβe kommentierte Frankfurter Ausgabe [далее как GKFA, том и страница]. Frankfurt am Main: S. Fischer, 2004. Bd. 15.1. S. 333.
