приложенное к книге и датированное 13 декабря 1928 года, Томас Манн ответил уже 18 декабря. Сомнительно, чтобы он за несколько дней полностью прочитал «Россию сегодня». Но тенденция этого опуса должна была показаться ему знакомой. Размышления и выводы его автора перекликались с теорией «русского азиатизма», последователем которой сам Томас Манн был всего несколько лет назад и от которой впоследствии постепенно отмежевался. Он написал Кох-Везеру, что согласен с «реализмом» его книги, хотя и испытывает некоторую слабость к «ужасной красоте русского самопожертвования» и считает «большевизм в качестве коррективного принципа важным для мира и определяющим мировое развитие»[35][36]. Революционную действительность он, как видно, уже не хотел однозначно ассоциировать с хаосом и анархией.
Как политик Кох-Везер участвовал в дискуссии вокруг идеи «Пан-Европы», продолжавшейся с начала двадцатых годов. Подобно основателю «Пан-европейского союза» графу Рихарду Куденхове-Калерги, он видел будущую объединенную Европу без СССР[37]. Томас Манн, входивший в число членов этого союза, высказался в сентябре 1929 года в венской газете «Нойе фрайе прессе» против такого ограничения. Его аргументы еще раз показывают, что к этому времени теория «азиатизма» была окончательно сдана им в архив. Сначала он заверил читателей, что осознаёт ужасы и опасность большевизма, который требует от русского народа максимума страдания. Немецкой и другим нациям Западной и Центральной Европы большевизм, по мнению писателя, не угрожает, ибо – как он пишет – «наш народ и наши народы слишком умны, слишком индивидуалисты, если угодно, слишком культурны, чтобы допустить над собой большевицкие эксперименты».
После политкорректной по тем временам преамбулы он перешел к сути вопроса. Большевизм в России имеет все же свою историческую функцию – «он обостряет социальную совесть нашей эпохи». Французская революция не победила, но она покорила мир. «Может быть, – подводил итог Томас Манн, – и после краха большевизма в России какая-то часть его идеи разойдется по миру»[38]. Какой ему видится объединенная Европа, включающая Советский Союз, писатель не уточнил.
Несколько лет назад Томас Манн стремился обелить коммунистическую идею саму по себе и списать террор, которого требовало ее воплощение, на «русский азиатизм». Теперь же ему было не столь важно отделять идею от практики, сколь сделать из существования Советского Союза практические выводы для Германии. Речь шла об обострении социальной совести. В той же публикации он заметил: «Мы стали чутки к социальным вопросам»[39].
В интеллектуальной дискуссии Бунин и Шмелев, возможно, сочли бы аргументы Томаса Манна по-своему резонными. Но как люди, лишившиеся близких и родины из-за прихода к власти большевиков, они определенно не смогли бы с ними согласиться. Дискуссий такого рода не возникло, так как даже именитым русским писателям-эмигрантам
GKFA. 23.1. 374.
См.
Frage und Antwort. Interviews mit Thomas Mann 1909–1955. Hamburg: Albrecht Knaus Verlag, 1983. S. 150.
Ibid. S. 151 f.
