единодушно и активно поддерживали установку на суровое моральное противостояние. По одну сторону баррикад находились заключенные – сила зла, которых следует победить и подчинить. По другую – служащие тюрьмы, безупречные воины добра. Такой настрой вполне адекватно отражал упрощенное деление на хороших и плохих парней, которое еще в детстве усвоила из фильмов, просмотренных вместе с бабушкой.
В реальности это вовсе не было мирным соглашением, а, скорее, полной противоположностью тому, что сегодня называют «здоровой динамикой» или «безопасными отношениями», когда все стараются научиться ладить друг с другом. Накапливающаяся напряженность между тюремщиками и заключенными была ощутима почти физически. К примеру, за неделю до моего выхода на работу служащий тюрьмы совершал привычный утренний обход. Заключенный зарезал его бритвенным лезвием, прикрепленным скотчем к ручке зубной щетки. Если ты демонстрируешь желание помочь заключенным встать на путь исправления или предполагаешь в них наличие чего-то человеческого, это означает лишь одно: ты неправильно выбрал сторону и стал предателем. Один сотрудник Уэйкфилда честно заявил мне, что местные психологи пребывают в опасном заблуждении, потому что хотят творить добро. И к тому же все они лесбиянки.
Мне тогда не терпелось начать карьеру, и я с энтузиазмом взялась за проект. Мне выдали список фамилий и тюремных номеров заключенных, которые были осуждены не просто за убийство женщин, но и за изнасилование или сексуальное нападение. А еще я получила опросник – список всего самого ужасного и жестокого, что можно сделать с женщиной. (Кое о чем, например, о потрошении, то есть об извлечении внутренностей жертвы, я никогда не слышала, не говоря уже о том, чтобы связывать подобные действия с сексом.) Я должна была задать заключенному вопрос, совершал ли он нечто подобное, и, получив утвердительный ответ, продолжить расспросы. Нужно было узнать о поведении жертвы и проанализировать, к чему могли привести варианты ее реакции.
Опросник был очень длинным, каждое собеседование длилось часа полтора. Задавать подобные вопросы мужчинам – любым мужчинам, а осужденным преступникам в особенности – было, мягко говоря, дискомфортно. Я знала, что постоянно заливаюсь краской, но изо всех сил старалась быть «в первую очередь психологом и лишь во вторую – женщиной» (очень расплывчатый совет, который я получила от своей руководительницы).
Некоторые собеседования давались мне особенно тяжело. Один мужчина сказал, что откусил женщине сосок: он пришел в ярость, потому что она не пыталась сопротивляться. По его мнению, это доказывало, что нападение доставляло ей наслаждение, следовательно, она была «шлюхой». Исследования показывают, что не менее 70 % жертв изнасилования действительно не дают отпор, а как бы «замирают»[17]. Если бы я встретилась с тем мужчиной сегодня, мы смогли бы профессионально и откровенно обсудить его мысли. Но
