было всё равно на внешний вид, даже хорошо, что мы стали менее привлекательными и убогими, но жили мы с подругой бок о бок, и только ради друг друга стоило хоть как-то следить за собой, чтобы не опуститься окончательно.
Поводов расчехлить камеру была масса. Городишка, где мы расположились, был разбомблён в хлам – снимай, не хочу. Выжившие местные были довольно дружелюбными, охотно шли на контакт. У нас с Бертой сложился неплохой тандем. Она снимала, я вела репортаж, потом мы менялись.
Моя подруга снимала всё подряд, даже наш быт, а мне нужна была сенсация, поэтому я таскалась за ней повсюду в качестве оператора, не находя свою тему.
Берлессы постарались на славу – половина города осталась без воды и электричества, редкие здания выстояли, ещё реже с уцелевшими стёклами.
В нашем госпитале хотя бы была горячая вода и питьевая. Можно сказать, роскошь. Теперь многое казалось роскошью, даже гигиенические прокладки или свежее яблоко.
Найти бы солдат, побывавших в плену у берлессов или изнасилованных берлессами кижанских женщин, трупы детей или стариков. Но ничего такого не было и в помине. Это всё уже сняли до нас, давным-давно. Наш удел – шляться по развалинам и нюхать запах гари.
Чтобы найти что-то реально ужасное, тут нужно было находиться месяцами, сидя под обстрелами, налаживать связи, контакты, всё время быть в движении. А мы что?
Прогуливаясь по местности, можно только натереть мозоль на ноге, больше ничего. Чтобы добыть реально стоящее, нужно было рисковать своей жизнью, побороться со смертью за эту информацию на передовой.
Я, конечно, не надеялась, что ко мне выстроится очередь из изнасилованных женщин и истерзанных пленом солдат, но всё равно я себе немного не так представляла свою командировку.
Пришлось отснять пустующее разбитое здание школы и самостоятельно приукрасить события. Я понятия не имела, когда именно и при каких обстоятельствах разрушили школу, был ли в ней на момент бомбёжки кто-то вообще, но было нужно напустить страха и ужаса на общественность. С воображением у меня всегда был порядок.
Я не могла показать несуществующие трупы детишек или учителей, но в моём довольно убедительном репортаже их были сотни! Невинные жертвы, убитые горем родители, героически прикрывающие своих учеников учителя, детские кишки и трупики – вроде ничего не упустила.
Я понимала, что моё повествование – по большому счёту бессовестное враньё от начала до конца, но выбора не было.
В само здание мы с Бертой заходить побоялись. Вдруг оно рухнет на наши головы? Нас даже некому будет спасти. Службы спасения работали в режиме нон-стоп. Когда дошла бы очередь до нас? По той же причине я отмела идею подруги поджечь мусор в здании, чтобы оно якобы всё ещё горело и смотрелось эффектнее.
В конце репортажа я передала привет родителям и сообщила, что у меня всё хорошо. От звонков домой я всё так же воздерживалась, но не переставала думать о родных и
