незнакомые знаки, определенно несущие некий таинственный смысл. Что это: письменность, шифр? Что закодировано в нем, как раскрыть сокровенный смысл послания самому себе? Как понять суть того, что создавалось неосознанно, в часы глубокого творческого транса? Нет, этот орешек ему не разгрызть. Сиди тут хоть сутками, напрягая плавящийся мозг – тщетно.
Губы теряют улыбку и кривятся в тихом предвкушении. Он шумно выдыхает и переводит взгляд на любимое свое детище – зависшее прямо посреди комнаты объемное сооружение из того же материала, по форме напоминающее искристую ассиметричную воронку застывшего торнадо, широкой частью упирающегося в потолок. Вроде бы шелково-невесомая, композиция нависает, довлеет, доминирует, сочится некой иррациональной стихийной мощью первозданного хаоса, заключенного в совершенную форму. По каждой паутинке, словно по отростку нейрона, время от времени пробегает стремительный световой импульс цвета электрик; это ритмичное мерцание дарует конструкции бередящее душу подобие псевдожизни. Да, в этом творении все безупречно, каждый изгиб дышит эталонной математической кривизной. Порой кажется, что в чарующем шедевре заключена вся сокрытая потаенная гармония самого Мироздания, неведомая никому более…
Его зрачки расширились, взгляд помутнел, утопая в глубинах дышащего вечностью квазиконуса: «ты – мое творение…» и, буквально через два выдоха: «но, не принадлежишь мне»…
Это началось в далеком детстве, еще до школы, воспоминания до сих пор не стерлись из памяти…
Тусклый вечер в деревенской хате, за окнами вьюжистым зверем беснуется февраль. Зыбкое пламя лампадки под образами в углу комнаты, старенький выцветший коврик на стене, хлопочущая рядом бабушка – все это кажется шестилетнему Эдику каким-то смазанным, нереальным. Очень больно глотать, тело мучает жар, хочется сбросить одеяло, но даже на такой пустяк не хватает сил. Хворь наваливается все сильнее, грузно давит, туманя разум, и мальчик проваливается в спасительное забытье…
Вот тогда это случилось впервые – сновидение, яркое, горячее и… какое-то не свое, будто наведенное извне. Он видел вроде бы знакомые вещи: тот же домик, деревня, заснеженные поля, но… нет, все иное, странное и повсюду – НИТИ, тонкие, извивистые, живые, они буквально пронизывали все вокруг, нет – они и являлись этим всем. Нити… они были… дыханием Вселенной, ее сутью, они длились, струились, свивались в клубки, образуя предметы, растения, людей. Еще в ту первую ночь нахлынувшего бредового откровения парнишка понял: в мире нет ничего, кроме этих волокон бытия, они – суть сущего.
Наутро стало гораздо легче, болезнь отступила, и он быстро забыл о минувшем видении. Но сновидение не ушло, оно повторялось, еженощно, приобретая черты кошмара, и это порядком давило на мозг, ломало мировоззрение.
Примерно через месяц непрекращающаяся пытка ночным наваждением дала результат: Эдик не заметил, как потерялся в чередующихся мирах дня и ночи, его ориентир реальности сломался, теперь мальчику уже непросто было отличить сон от яви, понять, что из этого – объективно?
Состояние
