И за эти полтора месяца из кинотеатра не выходила ни Лайза, ни Мурдак! Вообще никто не выходил! Кроме билетерши и бабки, которая моет по утрам перед началом сеансов полы!
– Ну и что? Значит, студия находится в каком-то другом месте! Очень им надо гнездиться в такой халупе, – я мотнул башкой в сторону растрескавшегося фасада.
– А что? Это идея! – озаренно буркнул Сашка и сомнабулически побрел по тропинке в сторону парковых аттракционов, погруженный в такой глубокий мыслительный транс, что даже гомон свиты не мог рокировать его обратно в реальность.
А ля ниндзя
Я, в свою очередь, подумал о том, что полтора месяца топтаться возле этого сарая и так ничего не разузнать – для этого надо быть абсолютным пентюхом и имбецилом, и решил исправить эту недоработку коллегии лайзоманов. Замысел мой был прост до изумления: в годы моего детства мы, десяти-двенадцатилетние пацанята, не имея денег на легитимный вход в кинотеатр, пробирались в санкта санкторум кинематографии via растущий поблизости клён, ветви которого удачно нависали над самой крышей кинотеатра. Чердак обычно не запирался; а если и запирался, то замок легко поддавался обычному гнутому гвоздю. С чердака же десятилетнему пацану ничего не стоило перебраться на прожекторную площадку – в былые времена летний кинотеатр выступал в амплуа летнего театра.
В закатных лучах солнца я проинспектировал старый клён – он стоял на месте, кажется, даже окреп со времен наших подвигов, и ветви его всё также нависали над крышей развалюхи.
До темноты побродил по парку, пострелял в тире, посидел в кафе, а когда начался последний сеанс, взгромоздился, с изяществом налившегося пивом орангутанга, на клён и плюхнулся с его ветки на крышу кинотеатра.
Чердачная дверка не оказала достойного сопротивления; на самом чердаке было душно и пыльно; насквозь проржавевшая прожекторная площадка закачалась на своих опорах под моей тушкой, но устояла.
Сверху перегородок, разделяющих боксы, не видно, и чудно было наблюдать людей, сидящих за столиками в трех шагах друг от друга, но друг друга не видящих и увлеченно переживающих события феерии, которую развертывали перед ними голографические Лайза и Мурдак; впрочем, я заметил, что в тех боксах, где за столами сидели девушки, трудился совсем другой персонаж: посетительниц охмурял маслянистый тип итало-турецкой наружности; девушек пересаживали из венецианских гондол в тридцатиметровые лимузины, заваливали цветами, увозили в Париж на виртуальную примерку свадебных платьев и в Милан за прочей галантереей.
Пока пытался придумать, что делать дальше, сеанс окончился; народ внизу загремел стульями и потёк выходу. Через минуту зал опустел; свет погас, я оказался в такой кромешной темноте, что даже не мог сообразить, как пробраться обратно на чердак.
Пока доставал телефон и включал фонарик, под потолком загорелась тусклая служебная лампочка; поморгав и глянув вниз, в зал, внезапно
