я пошла бы на смерть. Для меня этот простой и в то же время удивительный факт – лучшее определение родительства. Во всех случаях ставить благо своего ребенка превыше собственного.
С отцом Винсента – Брайаном – меня не связывали долгие отношения. Когда я узнала о том, что жду ребенка, он, распихав свое барахло в три пакета и гитарный футляр, испарился быстрее, чем я успела произнести слово «опека». Брайан, двадцатичетырехлетний ирландский музыкант, не имел ни малейшего желания строить семью с тридцатилетней училкой с периферии, которую, к тому же, едва знал.
Я не могу его за это винить – кто же захочет заводить ребенка с незнакомцем?
Ну я, например. Мне было практически не важно, с кем. Мне не было дела до Брайана, Винсент – вот все, что было мне нужно. Но в тот конкретный момент, конечно, речь шла просто о ребенке. Когда же Винсент родился и оказалось, что у моего желанного малыша не две, а целых три хромосомы в двадцать первой паре, я только сильнее уверилась в том, как прекрасно, что переменная Брайана исчезла из нашего уравнения.
Синдром Дауна.
Конечно, поначалу известие об этом повергло меня в шок. Я так многого не знала, несмотря на то, что детей с синдромом встречала еще во время учебы, и считала себя свободной от предрассудков и компетентной в вопросах функциональной вариативности, как теперь говорят. Я представляла себе, что он никогда не заговорит, не сможет пойти в обычную школу. Я представляла картины, в которых свою взрослую жизнь Винсент проводит в стенах различных учреждений, неспособный найти работу и устроить личную жизнь.
И в то же время, когда этот маленький теплый комочек лежал в моих объятиях и я глядела на него – на его крошечные ладошки, на сморщенное личико, когда я заглядывала в его глазки, то твердо знала, что он прекрасен. Он – мое дитя, мое прекрасное дитя, что бы там ни говорили врачи. А они говорили много, практически беспрерывно, просвещая меня обо всех гипотетических проблемах Винсента.
В тот момент мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь из них поздравил меня. Хоть один. Чтобы нашелся хоть один человек, который сказал бы мне, как замечательно и здорово все сложится.
Но все это сейчас кажется таким далеким. Далеким и почти что нелепым. Прошло десять лет, и само собой, без проблем не обошлось: грудное вскармливание превратилось в сущий ад, по крайней мере, поначалу, и мне пришлось надолго остаться в больнице. Винсент пережил операцию на сердце по ушиванию отверстия между левым и правым желудочками в возрасте всего нескольких месяцев. Ходить он начал позже сверстников. Рано стал заниматься развитием речи с логопедом, и в какой-то период мне даже пришлось изучать язык жестов, чтобы облегчить наше общение. Но слова пришли к нему, они полились потоком, который больше был похож на водопад. Поначалу было сложновато его понять – слова выходили медленно, неуклюже. Его маленькому ротику было непривычно их произносить. Но со временем речь Винсента становилась все более четкой.
Он также научился читать и писать, просто для этого потребовалось
