всё никак не хотел выходить.
Я не знаю, производится ли сейчас кристаллит. Наверное, производится. Но даже если это и так, то девочкам, что остались в школе, пришлось бы ждать несколько недель, прежде чем линия заработает.
У нас такие вопросы решают только через Степана Макаровича.
Филиппченко действовал очень неловко. Это странно для человека, который столько прогуливает школу и пытается воровать даже из автобусов автоматической линии. Наверное, он просто испугался.
Наконец, все свечи встали на своё место. Он ещё раз посмотрел на меня и щёлкнул тумблером питания. Автобус зарокотал, с открытой крышкой это было ещё в три раза громче.
– Слушай. Боровиков, я…
Я не ответил. Зашёл в автобус и сел на свободное место. Заметил, что на стёклах пропал красный отсвет – это выключился аварийный маяк.
Филиппченко посмотрел на меня, как брошенная собака на хозяина – а потом в последний запрыгнул через уже двинувшуюся дверь. Подбежал и сел прямо возле меня.
Вы замечали, что люди, если есть возможность, рассаживаются в автобусе поодиночке? Это потому, что человек не так уж стремится в общество себе подобных.
Филиппченко дышал на меня запахом жареных семечек.
– Что тебе надо?– спросил я.
– Дело есть.
– Про твоё дело надо бы в Управу сообщить.
– Подожди. Ты хоть раз доезжал на линии до конца?
– Нет.
– А чего так?
– В этом нет смысла.
– А на Сулльском был?
– Там давно ничего нет, всё взорвано и затоплено.
– Там есть… кое-что. Кое-что интересное. Да ты слушай, слушай…
2. Здесь никто не выходит
Мы вышли возле доков Сулльского комбината.
Эта остановка давно бесполезна. Комбинат закрыт и наполовину затоплен. Серые корпуса, прямоугольные, как кирпичи, смотрят выбитыми чёрными окнами, а в море, возле волнореза, поднимались полукруглые крыши доков.
Автобус долго едет вдоль белой стены, потом останавливается напротив бывшей проходной. Комбината больше нет и выходить некому. Автобус ждёт вдвое больше обычного, чтобы все рабочие успели выйти. Потом двери закрываются и он едет дальше. Следующая остановка – уже в северном посёлке. Мы с родителями ездим туда на рыбный рынок.
Было бы правильно перенастроить линию так, чтобы автобусы не стояли без толку на давно мёртвой остановке. Но шли годы и ничего не менялось. Видимо, никто не знал, как это сделать. А может, до этого никому не было дела.
По дороге Филиппченко продолжал объяснять. Похоже, он узнал что-то слишком грандиозное для его маленькой, востроносой головы и теперь его просто распирало. Если бы не я, он бы так и лопнул возле открытого двигателя.
Он говорил, что доки пережили войну. И что внутри там всё осталось как раньше – и механизмы, и инструменты, и уцелевшие подводные лодки.
Я ответил, что не удивлён. Доки
