брови Езерский.
– Я адмирал русского флота. Придет время, и кто-нибудь из тех солдат, – он кивнул на дверь, – станет генералом. Военачальником русской армии… Им надо знать, как должно умирать генералам.
– Вы получите мундир, – после недолгого раздумья, пообещал член Реввоенсовета.
– Спасибо, голубчик. Кто будет шлёпать?..
– Красноармеец Свиньин.
Колчак разочарованно хмыкнул.
– Свиньин генералом не станет.
– Как знать.
– Надеюсь, дискутировать не станем? – мягко, по-французски спросил он.
– Не станем, адмирал.
– Отменно. Скажите, любезный, большевики не отменили последнее слово и последнее желание?
– Нет, Александр Васильевич. Что вы хотите?
– Последнее слово я сказал. Осталось желание… Солдатскую кружку водки, мою гитару и – папиросу.
Вынув из кармана коробок дорогих папирос, Езерский, не оборачиваясь к двери, крикнул:
– Жуков! Ко мне!
Тот словно ждал за дверью.
– Товарищ член Реввоенсовета, начальник караула Жуков по вашему приказанию прибыл.
– Адмиралу парадный мундир, его гитару и кружку водки!
Полкружки водки Колчак выпил сразу же. Видимо, чтобы унять зубную боль. И закурил тоже при всех. Сделав несколько затяжек, он потянулся за гитарой.
– Господин Езерский, – снова перешел на французский Колчак,– могли бы вы оставить меня одного. С гитарой, остатком водочки и жизни… Пожалуйста…
Езерский замялся. Колчак понял.
– Не оскорбляйте меня подозрением, Николай Ильич.
– Хорошо,– согласился член Реввоенсовета, приказав всем покинуть комнату.
– Рядовой Свиньин! – окликнул красноармейца адмирал.
– Не промажь родимый. Одним выстрелом.
– Есть, ваше высокородие! – гаркнул красноармеец и смутился, глядя на скуксившихся товарищей.
– И вы ступайте, Николай Ильич,– попросил адмирал. – Вы поймете, когда надо будет запускать его,– демонстративно сев спиной к двери, адмирал подушечками каждого пальца нежно тронул струны.
Езерский прикрыл за собой дверь.
Переборы струн, доносившиеся из комнаты, сложились в мелодию светлой печали, и вдруг из переливов рокотавшей гитары вырвался и потёк красивый бархатный баритон адмирала:
Гори, гори, моя звезда…
Гори, звезда приветная.
Ты у меня одна, заветная,
Другой не будет никогда…
Караул онемел. Адмирал пел. Романс звучал волшебно. К месту. На излёте жизни. Езерский отвернулся. Прошибла слеза…
Жуков шикнул на хохотнувшего красноармейца. Шикнул и застыл, делая вид, что рассматривает что-то под ногами, чего не было.
Езерский про себя повторял за адмиралом слова романса. Он знал их наизусть. И вот последняя строфа:
Твоих
