И неважно, что ноги по земле волокутся, обо все коряги цепляясь.
С хозяином здешних мест, батюшкой бером, у ведьмы был давний сговор, еще с той самой весны, как она медвежонка из ямы доставала. Не трогал ее бер, да еще лес принял как свою. А потому она, поклонившись, пробормотала:
– Кровь за кровь, вздох за вздох, выведи меня, тропа, к дому моему.
Крови тут было достаточно, да. Не пришлось ладонь резать. Хоть что-то хорошее.
Про корзину с грибами вспомнила уже ночью, когда этого борова дотащила до избушки. Долго пыталась отдышаться, с ужасом представляя, как еще нужно занести тело в дом. Хорошо, догадалась настелить хвороста на крыльцо, поверх него бросила тюфяк, да на этом тюфяке и заволокла в дом, губы кусая от усталости и боли в спине.
И снова – не до отдыха. Нагрела воды, обмыла тело, и в самом деле, молодое, даже юное, и могучее. Широкие плечи, крепкая спина, сильные ноги.
Одежду, заскорузлую от крови и грязи, срезала ножом. Раны были… пожалуй, странные. Глубокие, от беровых когтей, но не сказать, что смертельные. Не желал батюшка бер дураку смерти. Даже рука оказалась не сломана, а лишь вывихнута. И только лицо было изуродовано так сильно, что даже зашивать Марика не рискнула. Пока лишь залила в глотку раненому крепкого сонного зелья, промыла как могла, раны, наложила компрессы из трав. Особенно переживала за глаза незнакомца: не останется ли он слепцом?
Утром, когда за лесом уже показался край солнца, раненого затрясло. Снова напоила его сонным зельем, укутала в шкуры да свалилась рядом на пол без сил. Ей-то никаких сонных зелий было не нужно, чтобы провалиться в забытье.
Когда Марика проснулась, мужчина весь пылал и тихо стонал сквозь зубы. Началась лихорадка. Проверила раны на груди и лице, подумав, плотно завязала глаза, да еще руки к туловищу тканевыми лентами примотала. Чтобы ненароком в бреду не сорвал повязку.
Чего-то большего она сделать сейчас не могла. На все воля небес: заберут они раненого или оставят. Но он сильный, должен выжить. Раз уж не помер за ночь.
И потекли обычные дни, только тяжелее, чем раньше. Теперь у Марики было забот едва ли не втрое больше: поить и мыть этого… огромного. Менять ему перевязки. Еще и накормить бы, лучше всего – мясным бульоном, но оставить она его пока боялась. Далеко не отходила.
Лихорадка прошла на третий день, а на четвертый мужчина начал активно шевелиться. Обнаружил связанные руки, погано выругался сквозь зубы, кстати, белые, здоровые (Марика проверяла). Ведьма бросила котелок и кинулась к раненому, благо, ихбушка крошечная, бежать не далеко.
– Тише, тише, – шепнула она. – Я тебя развяжу сейчас, если ты обещаешь слушаться.
– Ты кто?
– Ведьма лесная. Нашла тебя, принесла к себе.
– Сколько я так?
– Как долго в лесу лежал, не ведаю. А у меня – четвертый день.
– А какой нынче день, а?
– Почем мне знать? Вересень сейчас, а большего мне знать не нужно.
Раненый
