няньки было нелегко занять. Я предложила послушать музыку. Луцилла слишком погружена была в свои мысли, чтобы заняться чем-нибудь другим. Она вдруг вспомнила, что следует уведомить и отца, и мачеху, что мистер Дюбур – человек вполне порядочный, что его вполне можно принимать в приходском доме. Она решила написать отцу.
На этот раз она без возражений позволила мне взять перо, а сама говорила мне, что писать. Мы сочинили вдвоем письмо, несколько восторженное и высокопарное. Я вовсе не была, уверена, что мы составим выгодное представление о новом соседе достопочтенному Финчу. Но это было не мое дело. Я выставлялась в самом выгодном свете, как благоразумная дама, настоявшая на необходимости навести справки. Впрочем, я считала нечестным изменить хоть одно слово во фразах, диктуемых мне Луциллой. Окончив письмо, я написала адрес дома в Брейтоне, где находился в то время мистер Финч, и хотела запечатать конверт, когда Луцилла остановила меня.
– Подождите, – сказала она, – не запечатывайте.
Я не могла понять, почему Луцилле хотелось, чтобы письмо оставалось распечатанным, и почему, выражая это желание, она казалась смущенной. И эту странность я тут же объяснила себе воздействием слепоты на ее ум.
На коротком совещании по предложению Луциллы было решено, что я зайду к мистрис Финч и расскажу о броундоунской тайне. Луцилла в открытую признавалась, что не находит особенного удовольствия в обществе своей мачехи и в обязанности, неизбежно выпадающей на долю всякого, кто оставался некоторое время с этой плодовитою дамой, отыскивать ее платок или держать ее ребенка. Ключ от двери, разделявшей обе половины дома, был вручен мне, и я вышла из комнаты.
Прежде чем отправиться выполнять данное мне поручение, я зашла на минуту в свою спальню положить на место шляпку и зонтик. Выйдя опять в коридор и проходя мимо двери гостиной, я заметила что дверь эта неплотно притворена была кем-то, вошедшим после меня, и услышала голос Луциллы, говорившей:
– Выньте письмо это из конверта и прочтите мне.
Я пошла по коридору, признаюсь, весьма тихо и услышала первые фразы письма, написанного мною под диктовку Луциллы, произнесенные вслух голосом старой няньки. Постоянная подозрительность слепых, всегда чувствующих себя в зависимости от других, всегда сомневающихся, не обманывают ли их как-нибудь счастливцы, одаренные зрением, побудила Луциллу, даже в такой мелочи, как это письмо, подвергнуть меня проверке в мое отсутствие. Она пользовалась глазами Зиллы, чтоб удостовериться, все ли я написала, что она продиктовала мне, точно так же, как впоследствии она не раз пользовалась моими глазами, чтоб убедиться, аккуратно ли исполняет Зилла возложенные на нее обязанности в доме. Сколько бы ни была испытана преданность окружающих, слепые никогда вполне не полагаются на них. Бедные, они вечно в потемках, вечно в потемках.
Отворив дверь на другую половину, я как будто разом отворила двери всех спален в приходском доме. Едва вступила я в коридор, как отовсюду высыпали дети, словно кролики из нор.
– Где ваша мамаша? – спросила я.
Кролики отвечали
