Вольт так плотно, мать даже обеспокоилась его физическим состоянием:
– Смотри, не лопни!
Вольт не лопнул, уцелел; Петька тоже не лопнул – повезло им.
Пожалуй, это был единственный случай, – пожалуй, за всю блокадную пору ребята наелись досыта, больше ни у Петьки, ни у Вольта такого не было…
И природа поблажек не давала – ни нашим, ни не нашим, – и оттепелей не было, и зимних дождей, и дней, вдоволь наполненных солнцем, – дни стояли хмурые, горестно-темные, под стать голодным и холодным, умирающим ленинградцам.
Несколько раз Вольт выступал перед ранеными бойцами в госпитале, ловко играл на гитаре, пел – Петька ему подпевал, – читал стихи собственного производства, на злобу дня: про Гитлера и Геббельса, генерала Мороза и доблестных бойцов, защищавших Невский пятачок… Выступления Вольта нравились и раненым, и врачам, и девчонкам-медсестричкам, таким же юным, как и они с Петькой, поэтому каждый раз он получал в госпитале гонорар – тарелку жидкого, но очень вкусного супа.
Гонорар не обходил стороной и Петьку, его обеспечивали на равных, также наливали чашку супа и давали кусок хлеба, хотя он был лишь на подпевке у Вольта… Съедал Петька свою долю в два раза быстрее напарника.
Вольт ел аккуратно, медленно, экономил суп и специально растягивал время, глядя на Петьку, он улыбался и говорил:
– Ешь, ешь, мока, толстым будешь!
Что такое «мока» или кто это, Петька не знал, – да и никто не знал в окружении Вольта, – облизывая ложку перед сдачей посуды поварихе, Петька согласно наклонял голову:
– Быть толстым я готов!
Вольт улыбался еще больше, растягивал рот от уха до уха: готов-то он готов, да только кто ему даст быть толстым? Сторож из пустующего Лениградского зоопарка или первый секретарь горкома партии?
Как ни растягивал Вольт удовольствие, а все-таки очень скоро тарелка его оказывалась пустой…
Шли дни. Было голодно, очень голодно. Семью Сусловых выручала Лада – овчарка, жившая в их квартире, собака находилась на воинском учете и ей был положен паек. Паек, конечно, был слабенький, с него можно было протянуть ноги, но все-таки это было что-то, пахло хлебом, гречневой кашей и забытым духом мяса.
Мать грустно качала головой:
– Никогда не думала, что мы окажемся на иждивении у собаки.
Вольт обхватывал голову Лады обеими руками и прижимал к себе:
– Кормилица ты наша, поилица и вообще все-все на белом свете.
Лада, собака умная, все понимала, глаза у нее были такими же грустными и осмысленными, как у людей. Еду делили по-честному, на троих.
Время ползло медленно. Мать, медик по профессии, попробовала устроиться работать в госпитале – на любую должность, но это оказалось сложно, около госпиталя стояла очередь из медиков, желающих работать в любом месте, в любой должности, на которую поставят, – и санитаркой, и уборщицей, и подсобницей на кухню чистить картошку, колоть дрова,
