поэтому по-французски он изъяснялся скверно, что, вместе с его военной карьерой, проходившей через альков известной дамы, являлось постоянной темой для острот.
Переговоры продолжались недолго. Через два часа французские маршалы покинули Кожино, полные возмущения, что не помешало генерал-квартирмейстеру Толю доложить командующему, что дело сделано, и французы наши условия непременно примут, поскольку провиант у них на исходе, фуража для лошадей нет, да и раненых у них после Бородина столько, что девать некуда. Так и произошло. Наутро следующего дня французский парламентер привез письмо от маршала Мишеля Нея, в котором сообщалось, что французское командование принимает условия прекращения боевых действий на условиях русских.
Условия же были таковы: французские полки и соединения будут разоружены и расквартированы в разных городах Российской империи вплоть до заключения мира. При этом французам оставят все их знамена; разоружение произойдет тихо – без церемоний; всех раненых солдат и офицеров французской армии разместят на лечение в русских госпиталях.
Вечером в большом бревенчатом доме, чудом уцелевшем в разграбленном и сожженном Наполеоном Гжатске, состоялся большой военный совет. Присутствовали почти все командиры корпусов, бригад и полков. Командующий огласил условия, поставленные французам, и зачитал ответ Нея.
– Теперь нам следует обсудить в подробностях, как будем разоружать французов и каким манером развести бонапартову армию по разным городам, чтобы сия воинская сила опасности для нас более не представляла? – закончил свою речь командующий, обведя взглядом присутствующих, и замолчал, ожидая ответа.
Генералы и старшие офицеры смотрели на командующего, сохраняя молчание. В их взглядах застыло какое-то странное почтение, на грани с почитанием – иррациональное, отчасти даже мистическое. Пожалуй, никто в этой довольно просторной избе с голыми бревенчатыми стенами до конца не верил в реальность происходящего. После стольких неудач, долгого и трудного отступления, кровавой битвы возле самой Москвы непобедимая армия Наполеона готова была сложить оружие. «Вот он, триумф мой, и воинская слава на века! – мысли командующего унеслись далеко, он уже видел себя римским триумфатором на колеснице в окружении доблестных воинов, ведущих понурых пленных. – Теперь уже никто не осмелится усомниться в моих талантах, а уж государь возвысит меня непременно!»
Между тем исполнительный полковник Толь уже зачитывал по бумаге составленный им план разоружения войск французов. Офицеры, несколько освоившись, мало-помалу стали включаться в обсуждение плана генерал-квартирмейстера: излагали свое видение, предлагали те или иные действия.
Размечтавшийся командующий участия в обсуждении не принимал, но все же внимательно слушал и почти ревниво поглядывал на завладевшего всеобщим вниманием Толя. Какое-то смутное чувство
