Грей.
– Я не забыл, – отозвался Фрэзер.
Решившись, Грей взглянул шотландцу прямо в лицо, однако в его чуть раскосых синих глазах не было ни следа издевки.
Совершенно серьезно Фрэзер кивнул.
– Вы были достойным противником, майор. Я не смог бы вас забыть.
Джон Грей горько расхохотался. Удивительно, однако, что он не ощутил того стыда, который всегда посещал его при воспоминании об этом постыдном событии.
– Если вы сочли достойным противником мальчишку шестнадцати лет, который трясется от ужаса, то, мистер Фрэзер, нечего удивляться, что хайлендеры потерпели поражение!
Фрэзер раздвинул губы в усмешке.
– Майор, тот, кто не трясется от ужаса, когда к его голове приставлен пистолет, либо абсолютно лишен чувств, либо дурак.
Против собственной воли Грей засмеялся. Улыбка его собеседника стала шире.
– Вы никогда не сказали бы ничего для спасения своей жизни, но заговорили для спасения чести дамы. Чести моей жены, – значительно прибавил Фрэзер. – Полагаю, это нельзя называть трусостью.
В его голосе не слышалось ни малейших сомнений в том, что он говорил от чистого сердца.
– Но я же ничем не помог вашей жене, – грустно парировал Грей. – В действительности же никакой угрозы для нее не было.
– Однако вам это было неизвестно, не так ли? – заметил Фрэзер. – Вы стремились ее спасти и спасти ее честь, рискуя собственной жизнью, и таким образом оказали ей услугу, о которой я многократно вспоминал. Особенно когда потерял Клэр.
Легкую дрожь в голосе Фрэзера мог бы уловить только очень внимательный слушатель.
– Понятно.
Грей набрал в грудь воздуха и промолвил:
– Соболезную вашей потере.
Оба погрузились в молчание, думая о своих призраках. После этого заключенный поднял взгляд на Грея и сделал глубокий вздох.
– Ваш брат говорил правду, майор, – проговорил он. – Благодарю вас и желаю доброй ночи.
Фрэзер встал, поставил стакан и вышел из комнаты.
Визиты к начальнику тюрьмы напоминали ему об одиноких годах жизни в пещере, когда он время от времени приходил к семье, источнику жизни и тепла. Тут же он покидал тесную грязную и жалкую тюремную камеру, попадал в уют майорских комнат и мог расслабиться за разговором и сытным ужином, согреться и отдохнуть душой и телом.
Врочем, он отчего-то казался себе при этом самозванцем, чувствовал, что утерял некую важную часть своей натуры, которая не может вынести обычной жизни. Возвращение в камеру с каждым следующим разом давалось ему все с большими усилиями.
В холодном коридоре на сквозняке он ждал, когда охранник откроет дверь в камеру. Он уже слышал храп и стоны спящих товарищей; вскоре дверь отворилась, и в нос ему ударила стойкая едкая вонь.
Фрэзер быстро набрал воздуха и, пригнув голову, вошел.
Когда его тень упала
