смышлен, парень, как я погляжу. Да, его милость был не рад, ох как не рад! Хотя с чего бы, правда? Да только он был не рад! – Интриговала она мастерски.
– Отчего же так? – Джеффрис, в отличие от Джейми, не выказывал особого интереса к рассказу, воспринимая его как неизбежное следствие господской жизни, о которой можно поточить лясы, но в которую лучше не соваться.
– Оттого что его милость утверждает, что отец малыша – другой! Это не его ребенок! – заключила она торжествующе, радуясь, что смогла добиться успеха как рассказчица понижением голоса в нужных моментах и сверканием глаз для пущего эффекта.
Джеффрис влил в себя второй стакан и высказал свое мнение на этот счет:
– Оно и понятно: старый козел с молоденькой козочкой. А вообще я думаю, что за леди главное слово, потому как никогда нельзя знать наверняка. Так что пусть его милость не бесится.
Повариха злорадно скривила губы в улыбке, с удовлетворением сообщая гостям строго конфиденциальную информацию.
– Правда, можно и не знать точно, кто отец. И его милость не знает толком. Но нам-то известно, что младенчик уж наверняка не его, не может быть его!
Джеффрис наконец включился в беседу:
– Вот как? Его милость не может?..
Он загадочно скосил глаза и широко ухмыльнулся. Джейми ощутил, что ему нехорошо, и глотнул еще бренди.
– Я не могу судить, но сказывали… Горничная их говорила, она убирала простыни после их первой ночи. Так на них не было ни единого пятнышка!
Джейми не смог больше ждать, слушая всякий вздор и каждый раз вздрагивая от новых неожиданных подробностей. Он махнул рукой на довольно хмыкающего кучера и спросил в лоб:
– Малыш жив?
Повариха, а еще больше Джеффрис вперили в него изумленные глаза. Повременив, женщина кивнула.
– Ну да. Говорят, что славненький, хорошенький, здоровый. Да разве тебе не рассказывали? Мать, бедняжка, скончалась.
Кухня умолкла. Джеффрис быстро осенил себя крестным знамением, проговорил слова молитвы об упокоении новопреставленных и залпом допил содержимое стакана.
Джейми же чувствовал, что в глазах его щиплет, и ему хватило честности, чтобы не отнести это на счет выпитого. Он был потрясен и опечален. Если раньше в горле застревала еда, то теперь оно сжалось и наполнилось чем-то противным, ощутимым, словно ему заткнули рот колючей пряжей. Захрипев, он спросил:
– Когда?
– Утром. – Кухарка покачала головой, жалея леди. – Перед полуднем ласточка наша скончалась. От родов. Думали, что все образуется, но нет. Мэри Энн говорила, что леди держит малыша и смеется.
Она испустила тяжелый вздох.
– Да недолго ей было смеяться. На заре пошла кровь, опять – так уже бывало. Доктор спешил изо всех сил, да только…
Она договорила бы, если б не дверь, распахнувшаяся
