надо было запрещать ей аборт, что она больше не хочет жить в тесной конуре с двумя бесполезными дурами, старой и старшей. Ничего нового.
Пока Димка вгрызался в печенье, я быстро плеснула в стакан воды, накапала туда успокоительного и достала из аптечки сердечные таблетки для бабушки.
– Пойду успокаивать твою мамку. Как доешь, спрячься под стол, это будет твоя корабельная каюта во время шторма, – я погладила ангельские кудри Димки.
Я еще из кухни не успела выйти, как мальчишка неловко, морщась от боли, полез под стол. Помочь бы ему, но там наверняка бабушка за сердце держится и воздух глотает – ни слова от нее я еще не слышала.
Лариса скандалила в нашей с бабушкой комнате. Дверь была открыта, и я сразу оценила масштаб катастрофы: бабушка была почти без сознания, полулежала в кресле и держалась за сердце. В комнате царил невиданный бардак: из шифоньера вывалены комом тряпки, Димкины книжки и краски сброшены с полки и раскиданы по старенькому ковру. А сестра, одетая на выход – в черную кожаную куртку, кожаные штаны и высокие сапоги-ботфорты, стояла спиной ко мне, уперев руки в бока и пинала раскиданную одежду, сбивая ее в грязный ком.
– Лара, ты совсем озверела? – спросила я, обошла скандалистку и, взяв бабушкину руку, вложила в нее таблетку и попросила: – Положи под язык после того, как выпьешь успокоительное. Осторожно, не расплещи.
Голова у бабули тряслась, руки тоже ходили ходуном, и пришлось придерживать стакан, чтобы не облить ее.
– Явилась! – грохнула позади сестра. – Нагулялась! Ты хоть денег в дом принесла или за спасибо всем бомжам даешь? Я одна за вас всех работаю, сидите на моей шее! Это вы меня на панель толкнули, обе!
– Не спорь с ней, – шепнула бабушка, приходя в себя. Но губы у нее были еще синие.
– Заткнись, – не поворачиваясь, бросила я сестре через плечо. Прекрасные семейные отношения. Вступать с ней в споры, пытаться достучаться до ее разумы было бесполезно. Ларка с пятнадцати лет, как ушла из дома, так и не вернулась в человеческое состояние. – Ба, давай скорую вызовем.
– Нет, нет, не надо, – схватила она меня за руку, – мне уже лучше. Не впервой, Машенька.
Я достала из тумбочки рядом с ее кроватью тонометр и надела манжету ей на руку.
Сестра замолчала. Не из милосердия, сочувствия или каких-то иных гуманных причин, нет. Понимала, что врач скорой – это официальный свидетель.
– Между прочим, я тебе сто раз звонила, – буркнула она, – ты даже трубку не брала! Что, влом с сестрой поговорить?
– Ни одного звонка от тебя не было, я проверяла. Ты что, решила бабушку в могилу согнать?
– Машенька, – прошептала ба. – Она Димочку отдает на усыновление.
– Что? – я развернулась на сто восемьдесят, обратив, наконец, взгляд на эту конченную стерву.
Она была очень красива. Конечно, если принять за канон красоты ботоксных барби с надутыми губами. Платиновые волосы, уложенные крупными локонами, глаза с яркими линзами цвета
