трясти.
– То есть ты была рядом с ним?
– Конечно.
– И он был жив?
– С чего бы ему умереть, ведь я только ударила его лампой и то несильно?
– Но парень-то отключился, – пробормотал Мишка.
– Отключился, – согласилась я.
– Когда ты очнулась и начала его трясти, кровь на полу видела?
– Да. Вокруг головы.
– А здесь? – Он ткнул пальцем на ковер.
– Я не знаю, – заревела я. – Я на голову смотрела. – И тут отчетливо вспомнила, как пыталась нащупать пульс и старалась определить, дышит ли Юрий Павлович. – Была кровь, – не рискнула соврать я. – И дырочки вроде были, только я на них внимания не обратила. Зачем мне эти дырочки, я ж по груди его не била, только по голове… Миша, я его не убивала, – перешла я на отчаянный рев.
– Помолчи, – шикнул он. – И дай мне подумать… Ох, мама моя, до чего ж не везет, ну надо же… Вот что, – немного пометавшись по комнате, заявил он. – Надо его отсюда убрать.
– Куда? – не поняла я.
– Куда угодно. Только подальше от моей квартиры. У меня аллергия на трупы.
– Что ты говоришь? Как это «убрать»? А милиция?
– И никакой милиции. Послушай, дело наше дохлое. Ментам свою сказку можешь не рассказывать. Они ни в жизнь не поверят. Уж я-то знаю… Вот что, когда ты на улицу сиганула, входная дверь была открыта?
Я зажмурилась, но не от желания восстановить события в памяти, а от ужаса, потому что прекрасно помнила, как возвращалась за ключами.
– Заперта на ключ.
– Вот-вот. Менты умрут от счастья. Скажут, как же так, гражданочка, ключи на тумбочке, дверь заперта, следовательно, на улицу выйти никто не мог, а у вас тут труп образовался.
– Ты мог. Ведь вошел же?
– Но после того, как дядю кокнули.
– Ты мог войти раньше, когда я лежала без памяти, а потом разыграть этот спектакль.
– И на фига мне это, не подскажешь? Если б я его кокнул, то быстренько бы смылся, и возись сама с этим трупом как знаешь. А я приперся, и надо же: в самый неподходящий момент.
– Я его не убивала, – кусая губы, заявила я.
– Конечно. И я его не убивал. Но кто-то его кокнул?
– Почему я должна тебе верить?
– А я с какой стати должен верить тебе? – скривился Мишка. – Говорю, дело наше дохлое. Не тебя, так меня непременно посадят, а скорее всего обоих.
– Но почему…
– По кочану. И отвяжись. Говорю дохлое, значит, дохлое. По башке ты ему двинула, выходит, и пристрелить вполне могла от избытка чувств, а на меня и так всех собак рады навешать. Я уже семь месяцев отсидел в СИЗО, и можешь мне поверить, ни малейшего желания туда возвращаться не имею.
– За что? – вдруг спросила я.
– Чего? – не понял Мишка.
– За что сидел семь месяцев?
– А-а, из-за твоей сестрицы, чтоб ей… Ладно, чего теперь. Но мне там жутко не понравилось, и тебе
