етными, да шкурками горностая. А этой кольчуга понадобилась, да из чистого серебра. На кой леший она нужна? В первом же бою рассыплется, серебро ведь металл мягкий да податливый.
Но Ратибор жил на белом свете сороковую зиму, и научился за долгие годы не только не лезть на рожон и не рисковать попусту ни собой, ни своими людьми, но и не задавать лишних вопросов. Пусть хоть солью присыплет да схарчит на ужин, ему-то что? Лишь бы дело решилось, как подобает.
Ведьма стояла прямо, расслабив плечи и небрежно кутаясь в аксамитовый плащ, подбитый куньими хвостами. Словно в натопленной княжеской горнице, а не в прохудившейся заброшенной избе, о которой по всем окрестным деревням ходила дурная молва. Качались звенящие серьги в ушах, плескал по ветру подол платья. Ишь, в сапожках узорчатых явилась, не пожалела в такую погоду обувку в грязи полоскать.
Сколько ей было лет, не знал никто. Внешне – молодая холеная девица с пронзительными синими глазами, с лукавой полуулыбкой. Волосы убраны под платок, повязанный странным манером – на затылке. Ратибор слыхал, так морские разбойники головы кутали, чтобы южное солнце не пекло. Смотрела ведьма чуть насмешливо, но без зла, и даже вроде бы с сочувствием.
– Ты знаешь цену, сотник, – сказала она тихим голосом. – За кольчугу благодарствую, но ведь не только это ты должен отдать…
Ратибор вздрогнул и на мгновение стиснул зубы, не давая горю выплеснуться наружу в виде постыдных для ратного мужа слез.
– Согласен, – выдохнул он. – Лишь бы жива да здорова была. Нет ведь у меня других детей, только Дарена и осталась.
– Это неправда, – ведьма оскалила зубы, белоснежные, один к одному, как жемчужинки в дорогом ожерелье. – Сынки у тебя подрастают, по двору уже бегают. Бойкие мальчишки, крепкие, все в отца.
– Некрас с Комелем? – ахнул Ратибор. – Откуда знаешь, что мои? Я же к их матери ходил всего месяц, после смерти Веселы. Кручина заела, хоть в петлю лезь…
– А мать их всегда тебе нравилась, да только на ней никто бы жениться не разрешил, потому как не по чину княжескому сотнику с кухонной девкой знаться? – почти беззвучно рассмеялась ведьма, затем замолкла и поглядела на него ласково, но чуть свысока, как на дитя малое. – Хватит горевать, ты же взрослый мужик, за тобой подвигов – на долгие годы внукам сказки рассказывать хватит. Возьми ее уже и будь счастлив, никто тебе больше не указ, а что злые языки станут в спину болтать – так плюнь и разотри. Ты ведь тоже ей люб, не замечаешь? Иначе давно замуж бы вышла и жила припеваючи, с ее-то красотой…
– Это верно, – машинально поддакнул Ратибор, и тут же осекся. – Откуда знаешь? И говор у тебя не наш, хоть и на диво понятен. Из каких ты краев?
– Из тех, куда тебе и до конца века не дойти, – ведьма нахмурила брови, оставляя первый вопрос без внимания. – Так что, уговорились?
– Если Даренка захочет уйти к тебе, – твердо заявил Ратибор, хотя в животе крутился холодный ком тревоги. – Иначе зачем это все? Из огня вытащить да в полымя засунуть?
– Клянусь жизнью своей, – ведьма склонила голову, отчего серьги ее зазвенели, словно колокольчики. – Но она захочет. И ты ее больше не увидишь. Весточку она тебе пришлет, не кручинься. Обязательно узнаешь, что дело закончилось благом.
– Сладки слова твои, да насколько правдивы? – проворчал сотник. – Ладно, поглядим. Где орудие, которое ты обещалась дать против гада подколодного? Не вижу у тебя ни меча-кладенца, ни жар-птицы, способной испепелить войско врагов.
– Не тревожься, мое оружие пойдет с дочкой твоей, – вновь улыбнулась ведьма и махнула рукой, подзывая кого-то из темного угла.
Из-за балки вышла девчонка. Русоволосая, с длинной косой, крепкая, но на вкус сотника слишком худая. Ростом, пожалуй, ему по плечо будет. Шла она крадучись, бесшумно скользила по прогнившим скрипучим половицам. Одета и вовсе чудно – в штаны холщовые, рубаху с высоким косым воротом, а сверху меховой жилет, подпоясанный ремешком. В руках – битком набитая котомка, на ногах странные сапоги с толстой подошвой, перевязанные ремешками.
Прежде, чем Ратибор открыл рот, чтобы разразиться бранью («Подсунула лядащую девку вместо путного оружия против нечисти многоглавой!»), девка посмотрела на него в упор, и седой сотник, заматерелый в боях, подавился подступившими к горлу словами. У девчонки были тоже пронзительно-синие глаза, как у взрослой ведьмы. И спокойно смотреть в них оказалось невозможно – липкий кромешный страх захлестывал с головой.
Ведьма будто стала выше – и опаснее, сотник невольно сделал шаг назад.
– Для гада ползучего должны были отобрать семь самых красивых девиц из семи окрестных деревень. Одна из них – Марьяна, дочка посадского кузнеца. Она у него тоже одна, а еще – совсем дитя, ей и двенадцати зим не исполнилось. Правду говорю? – ведьма вдруг очутилась рядом с Ратибором, глядя ему в лицо. – Так вот, пусть чадушко останется с отцом.
