он, несмотря на его чувства, еще не стал для девушки по-настоящему близким и родным человеком.
А потом Пашка помог ей снять пальто. И Алина почувствовала, что в комнате уже стало тепло и шумит вода в чайнике на печке. А Пашка уже рылся в карманах своего полушубка, доставая гостинцы. Газетный сверток с горстью настоящего грузинского чая, большой кусок колотого сахара и маленькую баночку варенья. Боже, где он ее взял? Алина удивленно взяла баночку и увидела на этикетке дату изготовления. 1940 г. Довоенная еще.
А Пашка смотрел на нее, перекатывая в руках округлые бока старого семейного бокала, и мягко так улыбался. Даже вроде как виновато. И девушка подняла на него глаза, пристально посмотрела и сказала:
– Паша, ты только не сердись, что я… угрюмая такая, ты же понимаешь…
– Да все я понимаю, – ответил Пашка. – Тебе одной сейчас нельзя оставаться, совсем нельзя, а то свихнешься. Знаешь, я буду к тебе каждый день приходить. Как доктор. Буду убеждаться, что ты в порядке, и уходить. Просто чтобы увидеть. Только вот… наверное, каждый день не получится, но я буду стараться. И, как только минутка выпадет, сразу приду. И лекарства буду приносить. Сладкие!
И Пашка улыбнулся обезоруживающей открытой улыбкой. И нельзя было устоять, чтобы не улыбнуться ему в ответ. Только улыбка у Алины получилась жалкая. Она это поняла, и ей сделалось очень стыдно, и тогда девушка прижалась к Пашкиной груди, уткнулась ему лицом в свитер и… заплакала. Горько, навзрыд, как когда-то плакала в детстве, когда соседская собака разорвала ее любимую куклу. Так Алина не плакала, наверное, с тех самых пор. А Пашка осторожно гладил ее по волосам и ничего не говорил. И не надо было говорить, просто Алине надо было выплакаться. Слишком много там внутри накопилось слез. Так много, что от них можно было сойти с ума.
Старые ходики на стене привычно отматывали секунду за секундой. Пашка смотрел на них и думал, что вот еще пять минут, ну ладно, еще десять минут, и все, пора уходить. Не хотелось, но уходить надо.
А в подворотне у дома напротив в темноте стоял человек в пальто с поднятым воротником. Он придерживал воротник возле носа и не отрываясь смотрел на окна квартиры Викуловой. Там, за стеклом, заклеенным газетами вместо занавесок, трепетал огонек печки. Там уютно светила керосиновая лампа. И от этого еще больше хотелось шмыгать носом и топать ногами по скрипучему снегу. Ноги у человека застыли, да и по спине, несмотря на то что пальто было на ватине, тоже пробирался холодок.
Скрип снега под ногами выдал приближение человека. Мужчина поднял лицо над воротником и прислушался. Из-за угла появился мужчина в старом ватнике и солдатской шапке с выгоревшим следом от звездочки на лбу. Человек в ватнике подошел и встал рядом, глядя на освещенное окно.
– Ну что?
– Еще не легли, – буркнул человек в пальто и снова сунул нос в воротник.
– Ты, главное, не проворонь, когда он выйдет. Может, и не лягут сегодня.
– А
