– как насчет «Над радугой»?[54] Но не так, как поет ее Джуди.
– Я пою ее не так, как Джуди. Я пою ее так, как я! – возразила Саба. Макс начинал ее сердить.
Она была уже на середине песни и наслаждалась звуками собственного голоса, печальными, взмывавшими ввысь, к небу, когда Макс выставил руку.
– Стоп! Стоп! Стоп!
Он снял темные очки и холодно посмотрел на нее.
– Так пели раньше. Позволь мне объяснить, чего я жду от тебя, но пока не получаю. – Он слегка задумался. – Ты знакома с таким течением в поэзии… ну, пожалуй, с Кольриджем[55]… где говорится о том, как «я вижу, но не чувствую» красоту звезд. Мне нужно, чтобы ты чувствовала больше, а пела об этом меньше. Не надо петь так, как в опере.
– Но ведь я действительно чувствую. – Его слова задели ее за живое. Ей ведь хотелось продемонстрировать всем свои вокальные возможности, а не получать публичную выволочку.
– Ладно, тогда я сформулирую это по-другому, – проговорил он мягко и внятно. – На мой вкус, ты поешь чересчур жизнерадостно, ты щебечешь. – Саба увидела, что Янина прикрыла глаза и согласно качала головой, и ей захотелось врезать изо всех сил по ее лицемерной роже. – Ты попробуй чувствовать по максимуму, а потом немного отступай назад.
Саба уже раскрыла рот, чтобы запеть снова, но он взглянул на часы.
– Проклятье, время вышло – завтра продолжим.
Когда все собрались уходить, Бэгли повернулся к Сабе и проговорил без улыбки, серьезно:
– Не беспокойся, мы подыщем для тебя что-нибудь. – От его слов ей стало еще хуже. – Некоторые песни, – продолжал он, – обладают естественной ритмикой, более подходящей для молодых девушек. Тебе будет легче расставлять в них акценты.
Как будто она ничего не смыслила в пении.
Она безмолвно и жалобно смотрела на него, мечтая лишь об одном – чтобы он замолчал. Блондин с радио куда-то поспешно исчез. Вероятно, понял, что ей не до него. Ужасный, ужасный день…
Когда Саба вышла на улицу, ее ослепил солнечный свет. Мимо ехал армейский грузовик с солдатами. Раздался бешеный свист, словно в небо взлетела стая обезумевших птиц.
– Ты явно произвела на них впечатление. На меня тоже, – раздался за ее спиной негромкий голос. Дермот Клив ускорил шаг и поравнялся с ней. – Между прочим, – добавил он, – мне понравилось, как ты поешь.
– Спасибо, – недоверчиво буркнула она. Знай она его лучше, она бы объяснила, что вовсе не возражает против критики режиссера – ну, не очень возражает. Ей нравятся умные люди. Нравится преодолевать трудности. Только обидно, что все это происходило под усмешки ее коллег, особенно Янины.
– Ты не соблазнишься на порцию мороженого у «Гроппи»? – предложил Клив. – Это недалеко отсюда.
Она отказалась, объяснив, что слишком разгорячена и что, кажется, вот-вот состоится примерка костюмов.
– Что ж, тогда хотя бы возьми мою визитную карточку. – Он извлек из элегантной серебряной коробочки
Сэмюэл Тэйлор Кольридж (1772–1834) – английский поэт-романтик, критик и философ, выдающийся представитель «озерной школы».
