обратно в Москву. Такого случая мне больше не представится. Позвольте спеть, ну, пожалуйста! Я тенор, – добавил он для убедительности, зная, что теноров природа производит скупо и к ним всегда больше внимания, поскольку этим сладкоголосым обладателям высоких нот в операх предназначены почти все партии героев-любовников.
Зрачки Звягиной помедлили и упёрлись просителю в переносицу. Парень был нехорош собой. Слишком худой, видно недокормлен в детстве, взгляд мало выразительный, а нос, выгнутый бубликом, и крупные, желтоватые, выступающие вперёд зубы сообщали облику что-то ослиное. Неудивительно, если он вдруг закричит гортанно: и-а, и-а! Вместе с тем поза выдавала крайнее нетерпение, накал эмоций, переходящий в душевный подъём. Казалось, вели ему сейчас Звягина выпрыгнуть из окна, он бы не задумался.
Ни слова не говоря, певица завернула в пустой класс, подошла к роялю и, стоя, нажала несколько клавиш.
– Давайте: «В сия-яньи ночи лу-унной тебя-я я увида-ал…»
Он спел арию Надира, дыша неровно, и сбился на повторе фразы «Прощай, грёзы любви».
Звягина поморщилась:
– Грубо. И гортань не зажимай. Струя воздуха, проходящая через связки, не должна прерываться.
И показала фальцетом ход на си бемоль.
Тенор начал снова, стараясь высветлить звучание, и опять закончил киксой. Звягина громко опустила крышку инструмента.
– Даже трудно сказать, есть ли вам смысл заниматься классическим пением. Как? – удивилась она. – Уже и здешнюю консерваторию окончили? 26 лет? Ничего себе. А голосом не владеете. Похоже, ваши педагоги имеют смутное представление о формировании звука. Впрочем, таких большинство. Идите в эстраду, там теперь лучше платят – нонсенс, конечно, – и не надо класть живот на жертвенный камень.
– Но я мечтал об опере…
– А, все мы в юности о чём-то мечтаем, – отмахнулась Звягина и вдруг почувствовала мурашки в ладонях: от недоучки исходила животная энергия.
Она постоянно общалась со студентами, с молодыми певцами, но никто не вызывал у неё подобных ощущений. Сердце, подёрнутое коростой обдуманных поступков, дрогнуло и потеплело. Тощий парень пробудил в ней картинки такой давности, что мнились утраченными. Бедное послевоенное детство, дешёвая одёжка, пустые щи и ржавая селёдка, синюшный кисель, дешёвая конфета в бумажке, которую мама дарила ей по праздникам. Отец недолго мучился от ран и умер без печали, не узнав, какой желанной может быть жизнь. Но ничто пережитое не исчезает навсегда, всё находит своё место в сознании и лежит до времени, пока его не заденет случайное слово, видение или промельк мысли. Тогда откроются шлюзы и польются воспоминания, вызывая улыбку и слёзы. Впрочем, плакать Звягину отучил безжалостный напор жизни.
Между тем проситель своего намерения не оставил и возразил даже несколько фамильярно:
– Сам я из глубинки, знакомых здесь нет и денег тоже,
