ходики с кукушкой и двумя гирьками в виде шишек.
У Кати в доме были точно такие же часы, поэтому они приласкала их взглядом, как старого друга, и тревога на сердце стала рассеиваться.
Егор Андреевич распахнул дверь из коридора и ласково подтолкнул Катю вперёд:
– Располагайся, дочка.
Если бы благодарность имела свойства жидкости, то Катя наверняка утонула бы в её волнах. Но поскольку она не любила выказывать свои чувства, то в ответ только кивнула:
– Спасибо большое!
Спать ей предстояло на раскладушке, вытащенной из огромного тёмного шкафа с резными створками.
– Сам столярничал, – похвастал Егор Андреевич. – И шкаф, и раскладушку.
Кроме шкафа комната вмещала круглый стол, покрытый зелёной клеёнкой, четыре стула, деревянную кровать и тумбочку.
Помогая расставить раскладушку, Егор Андреевич посетовал:
– Я бы сюда и сам лёг, чтобы тебе бока не ломать, да продавлю ненароком.
– Обожаю спать на раскладушке, – заверила его Катя, потому что это была правда. В Новинке она часто забиралась на чердак, где на раскладушке лежал матрац, набитый сеном, и ложилась навзничь, глядя, как под крышей раскачивается паутина бельевых верёвок. Вдыхая пряный запах трав, она читала, думала или мечтала.
Несмотря на незнакомое место, уснула Катя почти сразу, а Егор Андреевич сел за стол, придвинул пепельницу, но курить не стал. Посмотрев на портрет жены на стене, тяжело вздохнул:
– Вот, Фрося, какие дела.
У него вошло в обыкновение вечером рассказывать ей, как прошёл день.
Ордер на вселение Егору Андреевичу выдали ещё в двадцатых, когда он с женой и дочкой пришёл в Петроград из Псковской губернии, где их село сгорело дотла.
Жители не поняли, кто запалил пожар, белые или красные, а может, и из деревенских кто-то соседям мстил, но только иного выхода, как податься в город, у Егора Андреевича не осталось.
В ленинградской части жизни у Егора Андреевича был родной завод, эта комната и, конечно, жена Фрося и дочурка Любонька. Дочкины портреты Егор Андреевич все спрятал – не мог смотреть без душевной боли: руки начинали ходить ходуном, а из груди вырывалось рыдание, больше похожее на звериный рык.
Любонька служила военврачом и погибла на Халхин-Голе. Следом за дочкой на погост отнесли Фросю. А он, старый пень, остался небо коптить, хотя с радостью переселился бы к ним на небушко.
Но сейчас война, а значит, надо жить. Не для себя – для других. Для жильцов, для Ленинграда, вон, для этой нежданной конопухи, что сопит под одеялом на раскладушке.
То ли порывистостью движений, то ли прямым взглядом, но Катерина крепко напомнила Егору Андреевичу потерянную Любоньку.
В директиве Гитлера № 1601 «Будущее города Петербурга» от 22 сентября 1941 г. со всей определённостью говорилось:
2…стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской
