но передумал. Тогда ему захотелось, в память о давней встрече, прочесть стихи про «ночного гостя», но и они позабылись.
Тут шарлатан объявился сам. Через день он позвонил и крикнул:
– Медицина катастроф, ясное дело, бессильна! Я вам ее заменю. Я ведь не только душевные раны лечу. Не только мозги дуралеям вправляю! Я и колотые, и резаные раны рубцевать могу. – Наворачивал и наворачивал он. – Вы, чуть что, звякните: мол, помоги, надувала! И я – приду. Сам херувим Рейль, огонечком, спустится к вам. Спустится, поможет!
Тоша от души, громко и раскатисто, как это бывало когда-то давно – расхохотался.
– Да пошел ты, со своим херувимом. – Со сладостью выдохнул Тоша. Краткое, доходчивое, разрешающее все противоречия словцо, слетело с губ, как бархатная моль. – Пошел ты…
Шарлатан улетучился.
– Так мы едем на рынок? Ну я же тебе говорила. На тот, что у стадиона. Помнишь, в институте физкультуру сдавали? – Жена встала ни свет ни заря и была в приподнятом настроении. Она не говорила про кошелки, не толкала Тоника в бок, не называла лежебокой. – Поедем, молодость вспомним, даже и покупать ничего не будем.
Антоша послушно согласился.
Рынок далекий, рынок февральский забрал чуть не час времени. По пути ни одна мысль в Антошиной голове не шевельнулась. Единственное, про что подумалось, – так это про ночной мозг. И хотя ночные гости больше его не мучили – Антоша мысленно к ним вернулся.
«Чего это я все за ночь держусь? Ночное время, ночной мозг, – надо жить утренней побудкой, видеть ясно не вдали – у себя под ногами».
Идя по рынку Тоша как раз себе под ноги и глядел.
Под ногами ничего не было. Рынок был чисто метен, мыт.
Вещевые ряды Тошу не заинтересовали. Зато привлекли – обжорные.
Народу было еще мало. Отшагав по очередному ряду, Антоша вдруг увидел вдали громадную свиную голову. С одного боку голова была густо осмолена: ухо и щека черным-черны и глаз закоптился. Зато с другого боку – голова розово сияла, улыбалась. Обернувшись к шедшей сзади жене, он ей хотел на веселую свиную голову указать.
Взрыв, раздавшийся в ту же секунду, сперва обрушил северную стену. За ней медленно стала рушиться южная. Треснул пополам, гадко засорил стеклянной мелочью и бетонной крошкой потолок. Антошу по касательной ударило какой-то шпалой в голову, от боли он ощутил рвотный спазм, ему захотелось выблевать всю накипь, наросшую за последнее время на легкие, на пищевод, на язык…
Мир сдвинулся в сторону, завалился набок, стал гаснуть.
Издалека, сквозь громадный пролом в потолке, рокотнул ранне-весенний, нестерпимо слабенький гром. Молнии, однако, не было.
Зато рядом с Антошей, огибая висящую на ниточках арматуру, обугленные тела и завалы, вспыхнул и поскакал, схожий с лазерным треугольничком, запаянный в красную прозрачную капсулу огонек.
В объемную эту капсулу, в огонек, были впаяны реки и леса, поляны
