та плечами, посмотрела на надзирателя: – К какому еще начальнику?
– К господину поручику!.. К Никите Глебовичу!
– Ничего не перепутал?
– Путают знаешь где? – оскалился тот, тут же цапнул за задницу крайнюю из каторжанок и продолжил: – Когда заместо бабы мужика щупают! Давай на выход! Велел не задерживаться!
Сонька бросила на напрягшуюся дочку взгляд, усмехнулась:
– Не волнуйся. Думаю, это ненадолго.
– Может, я с тобой? Что-то нехорошее в этом.
– Узнаем.
Мать подбадривающе подмигнула дочке, набросила на плечи тяжелый серый бушлат и двинулась к выходу.
Надсмотрщик пропустил воровку вперед, по пути щипнул за зад молодую поселенку, довольно заржал.
– Ну, кобылы, мать вашу! – и вывалился следом за Сонькой в морозное утро.
Луна все еще была полная и круглая, деревья от холода потрескивали, в ближних дворах изредка побрехивали вконец озябшие собаки.
– Не знаешь, чего хозяин хочет? – осторожно спросила Сонька.
– А чего он хочет? – заржал Кузьма. – Того, чего хотят и все мужики!
– Стара я для этого.
– А я ихнего вкуса не знаю. Может, ты им в самый раз! – И охранник снова заржал.
Все окна в доме коменданта уже светились, надсмотрщик пропустил вперед каторжанку, направил на второй этаж. Попытался на лестнице полапать и ее, но получил сильный тычок, зло прохрипел:
– Гляди, старая курва… Обратная дорога тоже будет со мной.
Сонька промолчала, в слабо освещенном керосиновой лампой коридоре нащупала дверь, толкнула.
Дверь скрипнула, в лицо после мороза тут ударило теплом, запахом чего-то вкусного и ароматного.
Кузьма входить не стал, громко выкрикнул:
– Каторжанка Блюхштейн, ваше благородие!
Поручик, причесанный, надушенный хорошим одеколоном, вышел навстречу каторжанке, с молчаливым поклоном предложил пройти. Затем совершенно неожиданно помог женщине снять тяжелый арестантский бушлат, повесил его на вешалку возле двери.
Сонька усмехнулась.
– Как за барыней ухаживаете, господин поручик.
– За женщиной, – ответил тот и показал на стул.
На столе стоял фарфоровый чайник с двумя чашками, сахарница и конфетница.
Сонька с некоторым удивлением оценила все это, опустилась на предложенный стул. Никита Глебович уселся напротив, потянулся за чайником, разлил коричневую ароматную жидкость в две чашки, пододвинул поближе к каторжанке сахарницу.
– Софья Блювштейн? Не ошибаюсь? – взглянул на воровку. – Блювштейн – фамилия по мужу?
– По мужу.
– То есть Михель Блювштейн, здешний божий человек, ваш муж?
– Наверно. Если, конечно, божий человек
