самодельные, ходить по следу соболя, чтобы загнать его в дупло или расщелину, выкурить дымом, прежде поставив омет или рукавчик. Но это был «заполошный учитель», как называли его дети. Он срывался, кричал, драл непонимавших за уши, топал ногами. Но тут же отходил и снова начинал показывать свои премудрости таежные.
– Эко руки у вас неумехи. Как нож держишь, варначина? Насторожка должна быть чистой, ровной, а не изгибами.
Сонин был лихой бабник. Отправит своих учеников по ловушкам, а сам нырнет к вдовушке. За то не раз его наказывали на совете. Даже розгами секли. Но он не унимался.
Еще одна беда была у Алексея. Добывая больше всех пушнины, все деньги просаживал он на конях, на скачках, которые по осени устраивались среди каменцев, кокшаровцев и варлаховцев.
Его супруга, баба Катя, любимая всеми лекарка, смотрела на причуды мужа молча, приносила каждый год по ребенку. Поговаривали, что она любила другого, но тот не полюбил ее. Поэтому не ревновала, на жизнь смотрела просто.
Жила таежная деревня, жили в ней таежные люди, со своими болями и радостями, злобой и добротой.
Над тайгой метались метели, звенела она от студеного ветра, потом нежилась под нежарким солнцем, дремала ночами – суровая и насупленная. Глухо подо льдом роптали речки, ключи. Паром исходили наледи. Хмурилось низкое зимнее ночное небо.
В эту ночь собрались мужики за большим застольем у Степана Бережнова, чтобы вспомнить былое, подвести итог своей жизни.
Первыми пришли братья Бережновы, телохранители сурового наставника. Под иконами сели Куприян и Фотей. Куприян не вышел ни ростом, ни силой. Зато Фотей силач, борец, которого еще никто не положил на лопатки. Справа сели Евсей и Венедикт. Евсей был похож на каменную глыбу, весом девять пудов. Один ходил на медведя, не с ружьем, а с простой рогатиной, даже не брал ножа…
Братья Бережновы жили дружно, во всем поддерживали старшего брата и вместе со Степаном фактически вершили судьбу своей братии.
Вспомнили мужики, что, когда закладывали деревню, хотели обнести ее крепостными стенами, как это делали в Барабинских степях, а позже на Иртыше, но братья Бережновы отговорили. Степан тогда сказал:
– Нашими стенами будет тайга и дружба со всем людом. Хватит, побулгачили мы и наши отцы – ежели придут мирские, не бежать будем от них, а привечать их. В этом наша крепость. А потом и бежать некуда: за перевалом море-океан.
– Да я лучше удавлюсь, чем буду жить рядом с никонианцами, – возмутился Исак Лагутин, у которого отец погиб в битве с мирскими.
– Можешь и удавиться, ежели греха не боишься. Но знай, где мы проложили тропу, сюда придут и мирские. Когда-никогда, но придут. Выстоять мы должны в этом людском море.
– Верно рассудил, Степка, – поддержал праправнука дед Михайло. – Стены от людей не защита, любая крепость может пасть.
На первых порах было страшно без крепостных стен. Люди оглядывались по сторонам, деревня была
