мечталось подняться выше, да и вообще он не желал опускаться, «держался молодцом», а потому его стираная-перестираная пятнистая армейская одежда отличалась примерной чистотой и отутюженностью. Правильный мужчина. Тренированный человек (сбитые костяшки пальцев), но не катает гибкую мощь с бока на бок, покачиваясь ноги-на-ширине-плеч-руки-сложены-сзади, не пугает никого полуоткрытой агрессивностью; есть она агрессивность, есть – не те еще годы, чтобы не желать практической миссии (разнять драчунов, не допустить в подъезд бомжей, гуляк, прочую подозрительную публику и т. п.) вместо часов утомительного сидения на посту, – но весь ударный арсенал далеко упрятан от невнимательного глаза. Правильный, одним словом, мужчина – и баллом ниже.
В целом да, где-то четыре-пять, совсем неплохо.
8.30—9.00, а потом 18.00–18.30 в обратном порядке
Москва хороша на пике высоких сезонов: в огненное лето или спелой зимой. В остальное время она, как и всякий недоблагоустроенный мегаполис в умеренном климате, скверна. Южные города корректируют мерзость скученного общежития обилием света; такие уж это места, что под щедрым солнышком битое стекло сходит за самоцветы, а пыль и грязь – за песок, принесенный ветром с пляжа. Север, если он не изгажен обилием промышленности, замазывает обычное городское неустройство чистым снегом, краткое лето столь притягательно, что приходится изо всех сил наслаждаться им, не теряя времени на… всю ту же грязь.
В Москве маловато севера, да и юга совсем немного. Центр власти, первое маленькое кольцо преуспеяния, второе – побольше – промышленности, третье, колоссальное – просто жилья. Отправляясь на работу ближе к центру громадные массы москвичей ежеутренне «переныривают» под землей промполосу. Центр и первое кольцо хороши тем, что там традиционная для всякого крупного города борьба камня и земли давно окончилась в пользу камня – как это и положено для цивилизованного европейского города. Часть каменных поверхностей государственным образом моют, чистят, и это отрадно; в центральной части Москвы почти не бывает отвратительного мегаполисного снега в многообразных разводах дюжинной грязи и радужной химии; так же отсутствует месиво истоптанной глины, выполняющей роль земли. Промзона по определению грязнее, землистее. Смертельно опасные гирлянды изоляторов на проводах. Перекрученное железо, торчащее полуживыми члениками жестоких лапок и жвал, посверкивающее подржавленными хитиновыми латами. Так много здесь площадок, проездов, углов и переулков между обшарпанными корпусами и деревянными бараками, где всякая пядь должна бы притягивать внимание режиссеров, занятых съемками фильмов о криминале или о разрухе 20-х годов! Эти места пугают нежное сердце горожанина потаенной угрозой, смутной тревогой, как будто где-то там скрывается особая, чисто городская нечисть, способная в темное время суток расправляться с зазевавшимися простаками. У самого центра, на Рижском вокзале
