так сидел, перекинув ногу на ногу. Только что не насвистывал. У нас ЧП, а ему хоть бы хны. Такого еще не бывало. Поначалу многие мыши погибали в процессе транспортировки, неживые объекты разрушались. Потому мы с Костиком и перебрали установку. И вроде все наладилось. Но чтоб так?! Куда могла исчезнуть крыса из червоточины?
– Ничего, поплачет, не растает, не снегурочка. А ты-то чего расселся7 – я перенес свою злость на новый объект, – это твоя работа: за камерой следить, я просил провести проверку. Ты провел? Или тебе важнее кормушки мышиные чистить? Может, тебя в помощники лаборанта перевести?
Костик равнодушно пожал плечами:
– Я проверил. Все нормалек. Считай, что сбой входит в статистическую погрешность. Сейчас отчет в Центр отправлю. Пусть месье Смекалкин–Монтариоль кумекает. У него ж опыта больше. И головы две, по одной на каждое полуфамилие.
Вот это Костиково «ж опыта больше» меня как-то тормознуло. Злость моя, разогнавшись, хлопнулась в стену и убилась, рассыпалась бренчащими обломками. Если уж обвинять, так начинать с себя: я руководитель группы, значит, и ответственность на мне. И Костик делал то, что я велел. И Сонку я зря обидел.
– Ладно. Пока Центр разбирается, даю всем выходной. И давайте завтра в бухту спустимся, позагораем, поплаваем. А то лето проходит, а мы море только из окон видим. Идет?
С утра, пока не особо припекало, мы были в Царской бухте.
***
Меня утягивало вниз, в зеленую морскую глубь. Я забил руками и ногами, пытаясь двигаться вверх, к пробивавшемуся сквозь толщу воды свету, к воздуху, к жизни. Но ничего не вышло, я шел на дно, будто меня тащили на веревке.
Вдруг вода кончилась.
Пролетев метра три, я больно треснулся задницей о твердую и холодную, как лед, поверхность. Какой-то прозрачный коридор, как бывает в океанариумах – над головой и под ногами проплывали рыбы, совершенно не обращая на меня внимания. Собственно, ни стен, ни потолка видно не было, они были абсолютно прозрачны, просто там, снаружи, была вода, а здесь, внутри – воздух. Один конец коридора оканчивался ярким белым светом. Ярким, но не слепящим. И каким-то плотным на вид. Но это не была стена. Свет жил сам по себе. Именно жил, выглядел живым. Не знаю, как объяснить. Это было ощущением.
И туда, к свету, бодро убегал от меня высокий человек, голенастый и худой, голый и бледный до легкого голубого оттенка, как мартовский снег у Левитана. Через плечо у него было перекинуто безжизненное Сонкино тело, руки ее колыхались в такт бега этого странного человека. Нитка бирюзовых бус съехала на мокрый затылок. Заорав что-то матерное, я бросился следом. Заорал, но не услышал сам себя. Голосовые связки смыкались, губы двигались, рот открывался, а звука не было. Как во сне – пытаешься кричать, а толку ноль. И бежали мы как-то странно: синхронно выбрасывая вперед ноги, как атлеты на древнегреческих вазах. Быстро бежали, но недлинный коридор все не кончался, свет не приближался и расстояние между мной и беглецом не сокращалось. Сколько это длилось? Не знаю. Не уверен, что время вообще существовало в том месте.
