промолчал. «Да, с юмором у дядьки трудно!» – подумал я. На вид Николаю было около шестидесяти, но у него был тот странный тип лица, когда то ли освещения, то ли от мимики возраст неуловимо ускользал от точного определения. Седых волос у Николая не было по простой причине, что и череп, и лицо, и грудь, и руки, и ноги были тщательно выбриты.
– Мне шестьдесят семь лет, – сказал Николай. – Но кроме статистического факта это ничего не означает. Можно быть мудрым в двадцать лет, и бараном в восемьдесят. Разговоры о старческом маразме, равно как и юношеском максимализме не более чем, жалкая попытка окружающих объяснить то, чего не понимают. Человек рождается, живёт и умирает с одним стержнем в душе, а вот каков этот стержень: золотой или оловянный, рассказать доступными человеческому языку средствами практически невозможно.
Я почему-то вспомнил своего начальника, Павла Николаевича. «Вот редкостный дуболом. Его бы точно на ближайшем объекте в жертву принести…»
– Но дома всё равно не стоят вечно, – сказал я. – Хоть этим египетским пирамидам сколько-то там тыщ лет, но и они рано или поздно рассыпятся в прах. Вечного ничего не бывает.
– Мы подошли к важнейшему пункту, – торжественно сказал Николай. – То есть к пониманию относительности. Люди любят бросаться расхожим выражением: всё в этом мире относительно, но вряд ли отдают себе отчёт, что это значит на самом деле.
– Да помрём все когда-нибудь! – брякнул я. Моё опьянение явно вошло в стадию веселья. – Будет праздник смерти: поминки и духовой оркестр.
– Ничто не уходит в никуда и не возвращается до срока, – несколько мелодраматично объявил Николай. – Впрочем, если отбросить пустоголовую риторику, относительность соответствует тому человеческому времени, когда ещё не окончательно исчезла склонность к созерцанию. Когда землю вместо людей заполнят клоны, рухнут и пирамиды по простой причине ненадобности.
– Я, конечно, пирамиды не строил, – сказал я. – Да и вообще мало где был. Но по телевизору смотрел как-то фильм про этих, с острова Пасхи. Фантастика, конечно, как они свои многотонные каменюки ворочали. И главное зачем? Сколько их там было, этих аборигенов несчастных. Я понимаю, в Китае миллионы рабов Стену строили. А здесь-то? Объясните, господин профессор!
– Они просто знали, зачем это делают, – сказал Николай. – И поэтому делали. Когда известен ответ, вопросов не задают.
– Что-то непонятно мне, – сказал я. – Ты по-русски объясни, по-человечески.
– А может ты предпочитаешь латынь или ахейский, – улыбнулся Николай. – Знания древних были цельными, не делились на отдельные науки, и поэтому они видели процесс одновременно во всем объеме. Научно-технический прогресс по сути является разбитым зеркалом, осколки которого предельно искажают действительность. Первым это зафиксировал как данность Аристотель, закончил Картензий.
– Короче, сука этот Аристотель, – сказал я. – С него, гада,
