до его горла красной, словно окровавленной прорезиненной перчаткой кричал тот. – А его ты убил! Убил, понимаешь?!
Адвокат, стоя на безопасном расстоянии, был похоже единственным человеком не потерявшем холоднокровия. Достав телефон, своим абсолютно будничным голосом он позвонил сначала в полицию, потом в «Скорую», затем начал обзванивать застройщика и родственников Резникова. Изрядно помятый, напуганный и сбитый с толку Шамко, улучив момент между звонками спросил, с ужасом глядя на раздавленное тело начальника строительства:
– Ну, Вы же, в самом деле, не думаете что он погиб из-за меня? – Тот поднял вверх палец в чёрной лайковой перчатке и, прижав телефон к своей до синевы выбритой щеке прошептал:
– Я заказчику звоню. Георгий Станиславович? У нас тут беда на стройке случилась. Максим погиб, прямо на моих глазах. Его поддоном придавило. Да, сорвался с верхнего этажа. Нет, больше ник-то не пострадал, – как показалось Андрею, с каким-то сожалением взглянув на него, произнёс юрист, и продолжил разговор, уступая дорогу на удивление быстро примчавшейся на вызов «Скорой».
Снова полдня в Горотделе, где опять встретил о чём-то разговаривающего с коллегами Гаишника:
– Слушай капитан, – спросил он, отставая от Выборского, сумевшего каким-то чудом не растерять после произошедшего свой вальяжный вид. Или он чертовски хорошо умел владеть собой или же смерть начальника строительства ни как не задела его душевных чувств. – Сегодня на мосту у автовокзала авария может быть, буквально в течение получаса. Присмотри за КАМАЗом, у него что-то с тормозами. Номер не помню, красный самосвал.
– Это там где четыре трупа? Так она была уже два дня назад, – мрачнея, заметил один из собеседников, с лейтенантскими погонами.
– Как четыре? – опешив, прошептал Шамко, ощущая, что ноги его становятся ватными, а тело пустым и холодным, словно лежащий на земле снег. – Там же вроде обычная авария, без жертв. И как два дня? Этого же не может быть!
– Вроде, – передразнил его лейтенант. – Камазист и трое из «Жигулей». Мать, отец и малолетняя девочка, все насмерть. – Если знал, что КАМАЗ не исправен, почему раньше не сказал?
– Ка-а-ак? – прошипел Андрей, едва не задохнувшись, словно разучившись дышать.
– Вы родственник? – сухо спросил его капитан, пресекая разговоры. Андрей за эти дни в пятнице тринадцатого испытывал к гаишнику уже почти дружеские чувства, тот же видел его каждый день впервые. – Нет? Тогда проходите мужчина. Вас кажется, ждут.
– Ну чего ты застрял? – просил его адвокат, поджидая у дверей. Люди здоровались с ним, лишь мельком глядя на Шамко, но тот был слишком опустошён всем произошедшим, чтобы обращать на это внимания. Он словно в прострации шёл за Виленом Юрьевичем, ощущая на себе вину за смерть пяти человек. Ведь если бы он не вмешался, решив всё исправить, осталось бы, так как было, а так стало только хуже, и он не знал, как теперь это всё остановить.
