себя на том, что он как будто когда-то уже все эти движения проделывал…
«Сейчас рассыпятся бумаги», – подумал он.
И действительно, выскользнув из рук, они разлетелись в разные стороны.
«Сейчас распахнется дверь, – думал нотарий, – он резко поднимет голову, и заправленное за ухо перо чудным образом залезет ему за шиворот».
Так оно и случилось…
Тополино с недоумением посмотрел вокруг и пожал плечами.
4.
Разложив на столе бумаги, Тополино потянулся за бутылью. И тут кто-то невидимый, характерным голосом костолома Джузеппе, позвал:
– Джорди!.. Джорди!.. Проснись!.. Это я.
От неожиданности Доменико вздрогнул и отдернул руку от склянки с чернилами, словно прикоснулся ею к раскаленной печи.
– Я не сплю, Джузи, – отозвался шопотом другой голос.
И голос тот принадлежал Ноланцу. Он-то и пригвоздил нотария к табурету. Разинув от удивления рот, Доменико вперился в потолок. Звук шёл сверху. Как раз с того места, где находилось слуховое оконце. И оттуда до него донёсся узнаваемый говорок дознавателя. Да вот только звучал очень уж необычно. Ласковым рокотом. Сердечно. Тепло.
– Я их выпроводил, Джорди, – сообщил он.
– Кого?
– Твоих мучителей… Теперь им лучше не жить… Наказал я их. Хорошо наказал.
Джузеппе ожидал от Ноланца похвалы. А тот, словно что-то припоминая или вычитывая, произнёс:
– Подумай, прежде чем наказывать или творить добро. И если задумался, не делай ни того, ни другого. Не твоё то право. Но право Бога нашего. А если кто это сделает, с умыслом – он хуже слепца. Ибо слепец не ступит шага, если не уверен…
– В святом писании такого нет.
– Переврали наши священники библию.
– Не богохульствуй! – остерег Ноланца дознаватель.
– Брат мой, Джузи, худшее из богохульств – это вера в ложную истину. Правда, от церкви – церковная правда. Но Богова ли она?!… Ты не задумывался?
– Не говори так, Джорди, – взмолился Джузеппе.
Ноланец хмыкнул. Тополино слышал хмык и представил себе усмешку на лице узника. Однако не видел он, как Ноланец, обняв за громадные плечи дознавателя, с еще большей страстью продолжил:
– Божий мир велик. Его величия – не представить, не объять умом. И наша вселенная – не центр мироздания. И человек – не пуп миров…
– Да будет тебе! – понизив до шопота голос, отаналивает он распалившегося узника:
– Я принес тебе письмецо.
– Тетка Альфонсина? – предположил Ноланец.
– Нет. Мать, как узнала о тебе, – слегла.
– Неужели Антония?
– Да от герцогини Антонии Борджиа.
– Дай, – требует он и спрашивает:
– Она здесь?! В Риме?!
– Ее
