тесный двор. Мы ходили там и вразброд, и по кругу, кое-кто прыгал, засидевшись и залежавшись.
К заключенным на свидание приходили родные и друзья. Ко мне никто не приходил. Брат воевал. О моей семье я не знал ничего. Где они, уехали в другой город, живы ли, погибли, может. Я молился за них и иногда плакал, их вспоминая. Память, доченька, нехорошая штука. Она тревожит, истязает, а взамен не дает ничего, кроме горечи под языком. Вместо обеда полынь, и вместо ужина полынь. Я понимал Сократа, когда он залпом выпил казнящую чашу цикуты. Уж лучше расстаться с горькой, солёной жизнью, чем бесконечно восседать на кровавом пиршестве её.
Книг никаких не водилось в камере. Никто из разбойников с собою книги не носил, не возил. Я стал наизусть читать бандитам Новый Завет. Что помнил. А помнил, может, и не всё, как надо. Кое-что наверняка присочинял. Так я читал им моё собственное Евангелие от Алексея; ну, да Бог простит. Канву-то я соблюдал. И читал, читал, и говорил, говорил. И они слушали, слушали. А один однажды спросил:
– Это вот что ты тут нам такое плетёшь языком? Правда это, или всё обман?
– Всё правда, – я сказал.
– Ух ты! Правда! А ты откуда взял, правда или нет? Гляди, наплёл!
– Это не я наплёл. Это записали жизнь Господа нашего Евангелисты. Матфей, Марк, Лука и Иоанн.
– А они откуда про Него знали? Гляди, сказочники! Да я тебе таких сказок воз и маленькую тележку накидаю!
– Это не сказки. Это правда.
– Да кто ж знает-то доподлинно, правда или ложь? Какая, к чертям, правда!
– Правда. Господь Сам есть высшая и последняя правда.
– Эка! Да что ты! Брешешь как по-писаному! А докажи! Сделай чудо!
Тут все в камере загалдели, заурчали, закричали:
– Да, да, чудо… Чудо!.. Сделай чудо! Чудо-то сотвори! А? Что? Слабо?! А возьми нас на слабо! Чуда! Чуда хотим! Чуда! Чуда!
И вот уже все они страшно вопили, безобразно разевая рты, надрываясь, хрипя, то ли глумясь, то ли молясь:
– Чуда! Чуда! Чуда!
Я встал посреди камеры. В обтерханных штанах, в изорванной рясе, босыми ногами на голом полу.
– Чуда хотите? Будет вам чудо.
Тут произошло нежданное. Бандит, у них слыл вожаком, схватил распоследнего бандитёнка, шестёрку, вытащил из-за сапога умело припрятанную от охраны заточку и всадил остриё шестёрке в грудь. Шестёрка упал, кровью заливаясь. Все расступились.
Тщедушный человечек крючился на полу, орошая кровью холодные камни.
– Ну что застыл! Валяй! Оживи!
– В бога-душу-мать!
Бандиты сыпали словами, выкрикивали: чуда!.. чуда!.. – потом утихли. Молчание упало пеленой тумана. Скрыло лица людей. Я не видел никого. Белый туман колыхался, плыл. Я медленно подходил к зарезанному. Видел: он ещё дышит. Опустился перед ним на колени.
