ли не первый раз в жизни ему пришлось подметить разницу между мужскою рукой и женской, но, тем не менее, он сразу понял всю прелесть последней.
Когда конка дошла до Девичьего поля и им пришлось расстаться, профессор прощался со своею знакомой не без грусти, хотя уже предчувствовал, что они еще встретятся.
С этого дня, в уединенной лаборатории, где до сих пор царил величественный, мрачный призрак чумы, начал царствовать новый образ, образ нежной, веселой и приветливой девушки с солнечным лицом и прядями волос, выбивающимися из-под шляпы.
Если раньше Хребтов думал о ней целых два дня и только на третий смог забыть, то теперь он совсем отдался думам и воспоминаниям о Надежде Александровне.
Они его опьяняли, волновали, дразнили. Они примешивались к его исследованиям над бациллами, к его лекциям; словом, ко всему, чем он ни занимался.
Материала для таких мыслей хватало, потому что каждые два-три дня Хребтов встречался с барышнею в конке и потом бесконечно переживал впечатления встреч.
Странно только то, что, постоянно думая об одном, Хребтов старался не задавать себе вопроса, – что это значит. Он заранее стыдился ответа на такой вопрос; он поддавался увлечению, но утешал себя мыслью, что это пустяки, что стоит встряхнуться – и все пройдет.
А между тем сон его становился все беспокойнее и в глазах по временам появлялось выражение, делавшее эту полулюдскую физиономию окончательно похожей на голову зверя…
Недели полторы спустя после начала знакомства, встретившись, по обыкновению, в конке, Крестовская сообщила профессору, что поет в благотворительном концерте и тут же вручила билет, за который он, не без сердечной боли, должен был заплатить несколько рублей.
Эта трата немного отрезвила его и заставила подвергнуть анализу свои чувства.
Придя домой, он положил билет на стол, долго рассматривал его молча, затем уперся руками в бока и с искренним удивлением спросил:
– За каким чертом я поеду в концерт? Чего я там не видал?
Ему до такой степени казалось странною мысль, что он готовится пуститься в свет, что он ничем не мог заняться весь вечер, ругался, плевался, говорил о непростительной слабохарактерности, принял твердое решение не ехать и лег в постель, полный горячего сожаления об истраченных рублях.
Но утро, как известно, мудренее вечера. Проснувшись, Хребтов уже глядел на дело совсем иначе. Отчего не поехать, раз деньги заплачены. Не пропадать же билету даром? Ведь не дурак он, чтобы бросать деньги на ветер.
И много еще кое-чего нашлось у него в запасе для доказательства необходимости ехать, за исключением, разумеется, чистосердечного признания в желании видеть Крестовскую. В результате публика еще лишь наполовину наполняла зал консерватории, когда там появился Хребтов.
Яркое освещение зала, публика в праздничных нарядах, с праздничными лицами, аромат духов, смешанных с тонким запахом человеческого тела,
