долгих невыносимых лет. Теперь я готова. Я рассказываю Артуру о системе сканирования, благодаря которой раньше на ковчеги набирали рекрутов. Маме повезло – её забрали. Правда, однажды мама обмолвилась, что она никогда не была так счастлива на ковчеге, как на поверхности земли. Она никогда мне прямо не говорила, но наверху остался тот, кого она любила всю свою жизнь. Папу она, конечно, тоже любила, но не так. Когда мама говорила о Рустаме, её лицо приобретало особое выражение.
– Первую любовь твоей мамы звали Рустам? – переспрашивает Артур. – Они познакомились в северном городе?
– Да, – киваю.
– А как звали твою маму?
– Кира, – улыбаюсь и смотрю на звёзды. Мама. Милая, родная моя мама, как же я хочу увидеть тебя, услышать твой голос. Вдохнуть аромат твоих солнечных волос. Как же хочу обнять папу, услышать его «Как поживают юные гении нового века?». Папа всегда ко мне так обращался – юный гений. Они с мамой очень радовались тому, что сканирование определило меня теоретиком, а не солдатом.
– Моего отца звали Рустам, – говорит Артур, и я возвращаюсь на землю. – Я был маленьким, когда его не стало. Но я помню, как он маму называл Кирой. Маму звали Милой. Я не понимал, почему мама плачет из-за такой нелепой ошибки отца. Не понимал, пока ты не рассказала о своей маме.
Я смотрю на цыгана, и мне кажется, что я сижу на зыбучем песке, который затягивает меня в свою пучину. Мысли превращаются в круговорот, в ураган, сметающий всё на своём пути. Как такое возможно? История, которая началась полвека назад, история, которая должна была закончиться, вновь ожила в нас. В людях, которые не должны были встретиться, но встретились. Я смотрю на него, на человека, которого уже давно перестала проклинать, и вижу мамины печальные глаза. Глаза, которые говорят о несбыточном и великом.
И я знаю, что он чувствует то же.
– Ты родился наверху? – нарушаю священную тишину.
Артур кивает. Он родился в строительном лагере. Его родители погибли при обвале, который случился во время строительства нового ковчега. Артур тогда был совсем маленьким. Его хотели отправить вниз, но почему-то не получилось. Когда Артур стал подростком, он сбежал из лагеря и примкнул к цыганам.
Артур замолкает, и мы вновь смотрим на звёзды: глядим на вечное спокойствие безмолвного космоса. Лёгкий ночной ветерок прохладен и свеж. Он шепчет пустыне о страданиях ушедшего дня. Песок слушает ветер и забывает о прожитой боли. Барханы меняют свою форму.
– Что ты помнишь из детства? – я тоже шепчу.
– Я помню яркое солнце, невыносимую жару и белые палатки лагеря, – тихо говорит Артур. – Они были такими белыми на фоне серого мира, что мне казалось, будто они светятся. Ещё помню, как ходил вместе с мамой за водой. Интересно, маминого лица не помню. Как и папиного. Но как мама держала меня на руках, пока стояла в очереди к скважине, – очень хорошо помню. Помню нашу ржавую тележку с бочкой. У тележки были загибающиеся ручки, обмотанные белой верёвкой. А бочка – большая жестяная. Мама наполняла бочку водой
