с братом, то не скрывал. Странное дело, что Лис просто слушала, не насмехалась, не старалась уколоть или давать непрошенных советов. Зато поддерживала, когда я сам, размышляя вслух, озвучивал возможные варианты, как я могу изменить ситуацию.
Это сначала мне нравилось то, что я делал. Она была права, когда упрекала меня поначалу, что я чувствую себя таким крутым, неотразимым. Так оно и было по сути. Но теперь ощущения приелись. Я стал раздражительнее, злее, циничнее. Менее внимательным к своим «девушкам». Нарывался чаще в общении с отцом и братом. Частенько с кем-то спорил в стае, давя своей силой. Срывался.
Меня бесила ситуация.
Нет, не потому что было жаль тех, кому я запудривал мозги, кого использовал. Или членов стаи серых, кому мы вредили. Меня раздражало, что не могу сам принимать решения и делать что хочу. Что уже будучи взрослым и почти самостоятельным (всё же зависел от стаи), продолжаю даже девок снимать по указке отца. Спасибо хоть по моему желанию в свободное время не запрещал с кем-то встречаться.
Серьёзных отношений у меня не было. Мне хватало несерьёзных. Даже имена перестал запоминать. Звал их всех какими-то тупыми прозвищами – и достаточно. Лис тоже больше не реагировала на запахи духов от меня, на редкие звонки любовниц или если в рассказе упоминал кого-то, поэтому я забыл о том, что она могла быть в меня влюблена. Не выглядела она влюблённой.
Только однажды, год, может два назад, я видел её с тщательно уложенными волосами, при макияже. Даже растерялся, заметив такие изменения. Но решил ничего не говорить, потому что показалось, что она сама непривычно смущена. Её волосы спускались до плеч блестящими завитками, тронутые розовой помадой губы казались чуть влажными и более пухлыми, а накрашенные чёрные-чёрные ресницы непривычно длинными до самых бровей. Ещё на ней была одежда с вырезом на груди, которая, как выяснилось, у неё имелась… Но я отметил это лишь мельком, стараясь не смотреть куда не надо. Это же Лис.
В тот день разговор у нас как-то не клеился. Она хмурилась, закусывала губу и будто ждала чего-то. На прямой вопрос, что не так, вдруг развернулась и уехала. Хотя давненько так не поступала. А через пару дней, когда мы снова встретились, оказалось, что остригла короткое каре, ещё короче, чем в первую нашу встречу. Как раз с тех пор она отращивала волосы и ни с того, ни с сего передумала вот. На моё замечание, что длинные ей идут, впервые сказала, что дело не моё.
И одевалась теперь исключительно как пацанка, совершенно скрывая свою фигуру. И стриглась регулярно. Ногти стала коротко отпиливать. И перестала носить свои дурацкие разноцветные фенечки. Зато начала мальчишеские бейсболки и всякие бесформенные худи.
Не знаю, что это всё значило. Но мне слишком комфортно было общаться с ней вот такой, чтобы подталкивать её к попыткам культивировать в себе женственность. Да и зачем? Перед кем ей красоваться? Судя по её рассказам, охрана ей слово сказать боится. А друзей у неё нет. Не названным братьям же ей нравится. Пусть лучше такая будет.
Или на самом деле мне просто самому не
