крепко держась за винтовку и смотрел стеклянными глазами в пустоту. Бой уже закончился, но бойца никак не хотела покидать эта дрожь, появившаяся сразу же после его первого выстрела в немца. В голове до сих пор слышались взрывы, крики солдат, свисты пуль. Это слышать страшно, а видеть и самому убивать… На висках его через русые полосы пробивалась редкая седина. Он бы так и просидел здесь до вечера, а может быть, и до ночи, если бы не Сорокин, проходивший мимо:
– Чего сидим? Особое приглашение нужно? – строго спросил он. – Ждёшь, пока снегом засыплет? Так это запросто!
Сороченко медленно повернул голову в его сторону. Он не мог ничего ответить. Рот сам не хотел раскрываться, голос засел далеко внутри. Евгений, как дурак, смотрел на Ивана глазами, в которых застыл мёртвый ужас и молчал. Увидев состояние бойца, Сорокин всё сразу понял. Сердитый взгляд его сразу же стал мягким, голос понизился.
– Ааа, – с пониманием протянул он, – новобранец. Сейчас тогда, товарищ, я тебе помогу. Погоди.
С этими словами Иван помог Сороченко подняться и вылезти из окопа. Такое простое действие далось нелегко бедному Евгению. Тело онемело, ноги не хотели слушаться, руки намертво вцепились в ледяную винтовку. Да что с ним такое происходит? Он же солдат! Он десять раз стрелял. Но раньше он стрелял мишени, а теперь перед ним люди из крови и плоти. И пуля пробивает живое тёплое тело, это тело не стоит на месте, как мишень. Оно кричит, ему больно, оно падает, корчится или умирает сразу. Человек, который прожил столько лет, который учился, наверняка, у которого есть семья, а может быть, и дети, падает, как сломанная кукла на холодный снег. Падает, как вещь. Страшно не стрелять. Страшно осознавать во что ты стреляешь, точнее, в кого. Что это чья-та жизнь. Хоть это и враг, но он всё чувствует, всё понимает. Это страшно. От этого так плохо. Сорокин, тем временем, подбадривал его:
– Это ничего, – говорил он, – первый бой всегда так. Тебе бы сейчас водки чутка глотнуть и пойдёт дело.
– Я не… – пытался вымолвить Евгений, – … не пью..
– Так пить и не надо! Это как лекарство. – продолжал настаивать Сорокин. – Чутка глотнёшь и всё! Я же не прошу целую флягу. Зато знаешь, как потом полегчает? Эта штука проверена временем и многими солдатами.
* * *
Потихоньку все двинулись в сторону лагеря. Раненых нужно было отнести в медпункт, здоровым просто отдохнуть. Александр шёл вместе с Сорокиным, который уже был без новобранца. Евгения перехватили другие бойцы. Солдаты шли молча, без особого настроения. Каждому скорее хотелось добраться до лагеря. Вот и заветные две ели, после которых, как раз и ждали родные землянки. Все, кроме одной. Рядом с медпунктом, на месте жилья медсестёр и Кати, лежали страшные, почерневшие обломки, от которых в небо улетал белый дым. Усталость на лицах бойцов в один миг сменили ужас и ярость. Медсёстры первыми с криками вырвались из толпы и побежали к месту своей бывшей землянки:
– Ой мамочки! – согнулась и закрыла рот руками Горнеева. – Что же это делается?! Зоя!
Мамонтова долго стояла в растерянности.
