– вообще-то он строился для пятисот человек, но сейчас в нем было всего лишь полторы сотни. Мне досталась небольшая угловая комната с двумя топчанами, с видом на поселок и на лес. Шкафов не было, так что я положил свои вещи в угол, подумав, что надо будет сколотить хоть полку, и пошел к немцу, который внимательно следил за тем, чтобы наш инструмент перенесли на склад рядом с казармой и аккуратно сложили его, да не просто сложили, а сделали это бережно и не бросили на пол – именно так выглядела вторая половина склада.
– Ну что, Эжен, пойдем познакомимся со здешним кузнецом? Заодно и место для мастерской присмотрим.
Кузница оказалась лишь одним из нескольких зданий, обнесенных высоким забором. Жилой деревянный дом, целых два каменных строения – второе мы с корабля не увидели, потому что его заслоняло первое. Конюшня, несколько хозяйственных построек, крепкие ворота… Я постучал, и сразу же за забором залаял пес. Вскоре послышался недовольный голос – человек говорил по-французски, но, как я понял по его произношению, он не был французом:
– Кто это пришел? Кому дома не сидится?
– Андрей Новиков и Клаус Ойген Кинцер, мы тоже кузнецы, – ответил я на том же языке.
– Кинцер? – в голосе человека за забором послышалось удивление. Он немного помолчал, прокашлялся, а потом вдруг заговорил по-немецки. Эжен ответил ему на том же языке, ворота распахнулись, и хозяин – высокий светловолосый человек с небольшой бородкой – обнял Эжена, а потом протянул мне свою огромную ладонь и что-то приветливо сказал.
– Хозяин приглашает нас к себе, – перевел Эжен. – Я знаю его, пять лет назад мы вместе в Бремен работали. Он из Эсслинген, рядом с Штутгарт, то есть почти мой земляк. Имя Йоахим Хэберле.
Нас сразу же усадили за стол, и хозяин налил по большой оловянной кружке ароматного пива, а на столе поставил тарелку с копченой рыбой и ломтями домашнего хлеба. Сам же Йоахим принялся жарить огромные куски лосятины и отваривать толстую домашнюю лапшу, которую, как мне потом рассказал Эжен, швабы называют смешным словом «шпэцле» – «воробушки». Оказалось, что он умел не только махать молотом, но и готовить еду. И одновременно, не отрываясь от своего дела, разговаривал с нами.
Общего языка у нас не было – Йоахим не знал ни английского, ни русского, не говоря уж о мохокском или конестога. Зато он в совершенстве говорил по-французски и по-микмакски. Поэтому большую часть времени он говорил с Эженом на швабском диалекте, оказавшемся, как ни странно, достаточно певучим, а Эжен переводил мне.
Йоахим жил в Порт-ля-Жуа уже три года. Выяснилось, что и ему наобещали райскую жизнь в Новом Свете. Оказавшись в Филадельфии, он быстро понял, что вся эта история может закончиться для него плохо. Он бежал, сначала в Бостон, а когда его и оттуда чуть не выдали, в Акадию. Сначала он направился на Иль-Руаяль, но, узнав, что на острове Святого Иоанна не было своего кузнеца, он перебрался сюда. Йоахим женился на индианке из племени микмак, но год назад та умерла
