Алексеевича, а он напротив, смотрел на меня со всей внимательностью, и тоже молчал. В какой-то момент я почувствовала, что он осторожно коснулся моей руки. Руку я отвела, а глаз на него так и не подняла.
– Марьяна, – позвал он. Затем поинтересовался: – Ты как?
– Как я? – вырвались у меня удивленные слова. Я всё-таки на него посмотрела. – У меня отец умер, Дима.
Уголки его рта печально опустились.
– Конечно. Глупый вопрос. Просто ты не хотела со мной разговаривать все эти дни.
– Я ни с кем не хотела разговаривать. Мне нужно было побыть одной.
– Это тяжело. Переживать такое горе одной.
Я лишь дернула плечом. Что сказать ему – не знала.
– Марьяна, – снова позвал он. – То, что сейчас будет происходить, я хочу, чтобы ты понимала… На тебя попробуют надавить.
– Надавить? – переспросила я. – Чего они от меня хотят?
– Указать тебе на твоё место. С самого начала. Ты должна быть к этому готова.
У меня вырвалась печальная усмешка.
– Что на меня давить? Мне и без того страшно.
– Я знаю. – Он снова сграбастал мою ладонь, сжал её. Глянул на меня по-особенному. – Девочка моя, я знаю, что тебе страшно, – зашептал он, закрывая меня своей спиной ото всех. А у меня почему-то от его страстного шёпота нервозные мурашки по спине поползли. Не знаю почему, но никакого удовольствия, никакого волнения или радости я не почувствовала. Даже то, что Димка сжимал пальцами мою ладонь, и то мне мешало. Никогда со мной такого не случалось раньше. А ещё он так на меня смотрел, с нарочитой настойчивостью, что в какой-то момент мне показалось, что Абакумов вот-вот схватит меня за подбородок и заставит смотреть ему в глаза, будто пытаясь загипнотизировать. Но делать он этого не стал. Только проговорил почти на ухо мне: – Ты не должна позволять им тобой управлять. Это ты – хозяйка положения. Да и все они лишь наёмные работники. Твои работники, Марьяна. Не позволяй им тобой управлять. – Дмитрий Алексеевич замолчал, а потом неожиданно добавил: – В конце концов, ты должна подумать о нас.
Эти его слова: «должна подумать о нас», меня неожиданно зацепили. Я посмотрела ему в лицо, в глаза, сглотнула. С трудом сглотнула, потому что в горле комом неожиданно встало некое неудовольствие от его речей, от всего происходящего. Я его чувствовала, но говорила себе, что не должна испытывать ничего подобного. В моём понимании это как-то неправильно. Женщина не должна испытывать подобных необъяснимых чувств в отношении мужчины, которого считает своим. В моём понимании, это так.
Я осторожно, но довольно решительно освободила свою руку, отвела глаза в сторону, а затем и отступила от Дмитрия Алексеевича. А ему сказала:
– Пойдём в зал. Нас ждут.
Нас, на самом деле, ждали. Я вошла и оказалась под внимательными взглядами дюжины мужчин, рассевшихся за большим овальным столом посреди зала
