с грустью вздохнула Катрин. – Помню, как вчера. Ну да не будем о грустном, жизнь продолжается, так сказать. Ирония судьбы. Ты ведь даже его и не застал, а я успокаиваю тебя так, как он когда-то меня. Помню, давно, когда я ещё секретарём по политчасти была на заводе, рабочие в шестом цеху из-за повышения цен на мясо и молоко решили стачку устроить. Лента встала, все детали на конвейере, сидят и пишут петицию в ОбКом, понимаешь ли. «Письмо турецкому султану», чтоб их… Я сижу в кабинете, у самой глаза по пятаку, в бухгалтерии говорят, что премиальных нет, вошь на аркане. Думаю, то ли мне в ГорКом звонить, то ли в милицию, чтоб мотоциклетки прислали. А сама уже заявление пишу, заранее. Распекут ведь меня, всё, сливайте воду. «Недоглядела, недостаточно объяснила, довела до предела, закрутила, забила…» И тут дверь открывается и заходит твой дед, а он только как лет пять назад из лагеря вышел. Говорит: «Я с обеда, Катюх. Я что-то пропустил?» Сама к нему, в слезах, плачу навзрыд, воздуха глотаю, а сказать ничего не могу. Он как крикнул на меня: «Охолонись, дура! Сейчас решу!». И пошёл к ним.
– И не побоялся?
– Ни капельки. Твой дед был очень смелый. Я тебе не скажу, что он им там передал, тебе рано ещё такие слова знать. Но вот через час, после перекура конвейер запустился, а управление завода ещё меня грамотой наградило. Вот так!
– А деда?
– А деда не наградили, внучек. Дед был «неблагонадёжным», так ведь? – голос бабушки громом прорезал пространство помойки. – Дед наш, когда ему всё это обнаружили, на кровати лежал, кровью исходил. А я бегала, то в милицию, то в товарищества, то на завод, характеристики собирала, чтоб в санаторий, курорт какой-нибудь до операции его отправить. Помнишь твою, Кать?
– Галина, давай не будем…
– Будем, сука! Ещё как будем! Сидишь тут, в баке, разглагольствуешь, какой хороший человек был мой муж, царствие ему Небесное! Ишь ты! Дима, а я тебе что сказала? «Не общаться с кем попало!» Придём домой, выпорю как сидорову козу!
Мадам Чаепитие захохотала, и я впервые за долгое время услышал от неё нездоровый, властный смех:
– Учишь своего барчука принципам? «Не общайся с кем попало», на-адо же! А если ты такая принципиальная оказалась, что ж ты тогда свой партийный билет сдала? А, комсомолка?
И тут впервые за очень долгое время я увидел, как бабушка разговаривает спокойно:
– Все сдавали, и я сдала.
– Я не сдала! – крикнула бомжиха Катрин.
– Ну и где ты теперь, б**дюка, – ответила бабушка.
***
Ничто не вечно, никто не вечен. С годами всё, кажущееся неразрушимым, сыплется, крошится, превращается в труху и прах. И уже видно, бетон на надгробии деда, омываемый бесчисленными дождями, посыпался, обнажая гравий; как мох и какая-то въедливая плесень обступила огранку с левого нижнего угла, и сколько бы ты ни пытался оттереть, придать холодной поверхности какую-то благообразную форму, природа всегда забирает своё. Сколько ни коси
