воскликнула миссис Глегг, не в силах больше сдерживать естественное негодование. – Я удивляюсь тебе, Софи: волноваться и подрывать свое здоровье из-за чужих людей! Твой бедный отец никогда так не поступал, и тетушка Фрэнсис тоже, ни о ком из семьи не скажешь ничего подобного. Ты не могла бы волноваться сильнее, ежели б вдруг стало известно, что кузен Эббот скоропостижно скончался и не оставил завещания.
Миссис Пуллет замолчала, ей пришлось унять слезы, но она была скорей польщена, чем рассержена тем, что ее укоряют в излишней чувствительности. Не каждый мог позволить себе так убиваться по людям, которые не оставили вам ничего по завещанию, но миссис Пуллет вышла замуж за джентльмена-фермера[14] и располагала досугом и деньгами, чтобы во всем, что она делает, даже в скорби, доходить до самых вершин респектабельности.
– Но миссис Саттон-то завещание оставила, – вмешался мистер Пуллет со смутным ощущением, что слова его подтверждают законность слез его жены. – Приход у нас богатый, но, говорят, никто еще не оставлял столько денег, как миссис Саттон. И она не стала их делить… так только, сущие пустяки… и отказала все целиком племяннику мужа.
– Тогда что толку было иметь много денег, – проговорила миссис Глегг, – коли ей некому было их оставить, кроме как мужниной родне. Плохо дело, ежели только ради этого ты во всем себе отказываешь. Оно, конечно, приятно, чтобы после твоей смерти у тебя нашли больше денег, отданных под проценты, чем полагали, а все ж скверная это история, когда деньги уходят из семьи.
– Право, сестрица, – сказала миссис Пуллет, успокоившись настолько, что могла снять и аккуратно сложить вуаль, – он славный человек, тот, кому миссис Саттон оставила свои деньги: он страдает астмой и каждый вечер ложится спать в восемь часов. Он сам рассказал мне об этом – да еще так, откровенно, – когда был однажды в воскресенье в нашей церкви. Он носит под рубашкой заячью шкурку и немного заикается – настоящий джентльмен. Я сказала ему, что редкий месяц обхожусь без врача. И он ответил: «Миссис Пуллет, могу вам посочувствовать». Так и сказал, этими самыми словами. Ах! – вздохнула миссис Пуллет, покачивая головой при мысли, что мало кто мог похвастать таким богатым опытом по части белой микстуры и розовой микстуры, сильнодействующих лекарств в маленьких бутылочках и слабодействующих лекарств в больших бутылях, облаток – шиллинг за дюжину – и пластырей по полтора шиллинга.
– Ну, сестрица, теперь я могу пойти и снять шляпку… Вы не видели, вынули из коляски картонку с чепцом? – добавила она, оборачиваясь к мужу.
У мистера Пуллета это почему-то совершенно выскочило из головы, и, мучимый угрызениями совести, он поспешил во двор, чтобы исправить свою оплошность.
– Ее принесут наверх, сестрица, – сказала миссис Талливер, стремясь уйти, пока миссис Глегг не принялась выражать свои чувства по поводу пагубного для здоровья пристрастия Софи к лекарствам: никто из Додсонов сроду их в рот не брал.
Для миссис Талливер было большим
