сюду. Более того, сегодня все сложнее провести различие между искусством и дизайном. Сливаясь друг с другом, произведения искусства и предметы дизайна приобретают разные формы и очертания, появляясь в самых разных контекстах. Вы можете, конечно, пойти посмотреть на них в музее, посетить концерт или посмотреть кино. Однако достаточно просто походить по городу хоть с какой-то историей, чтобы встретиться с архитектурой, которая тоже является формой искусства; или побродить по бутикам в крупных городах по всему свету, где обязательно столкнешься с предметами моды, дизайн которых определяется силой искусства, позволяющей объектам выделяться. Если вы когда-нибудь были в Японии, вы могли заметить, что даже еда является определенной формой искусства, что в контексте потребления того же фастфуда встречается не так уж часто. Но и McDonald’s едва ли можно представить без всей той мифологии, которая связана с фигурой самого Рональда Макдональда и с самой идеей серийного производства, технического воспроизводства практически тождественного меню в любой момент времени и в любом месте. В нашу цифровую эпоху мы постоянно имеем дело с произведениями искусства, встроенными в дизайн на уровне, в частности, оборудования – образцовым примером является, конечно, Apple, но также и на уровне страниц в интернете и сетевой рекламы.
Здесь я буду рассматривать вопрос о том, как искусство стало настолько сильным, что мы даже не можем представить себе реальность, которая бы не управлялась его параметрами. В мире объектов, нас окружающих, искусство – это правило, а не исключение. И все же многие задаются вопросом, не может ли искусство в конечном счете быть выражением чего-то намного более сильного, что в искаженной форме выражается в искусстве. Современным кандидатом на роль такой силы, втайне управляющей миром искусства, является, разумеется, капитал в смысле накопления богатства на базе структур эксплуатации. Такие структуры, если верить этому аргументу, работают только в том случае, если они невидимы. А потому можно спросить себя, не выполняет ли искусство именно эту функцию – не делает ли оно невидимыми условия производства материальных благ, представляя их в качестве чего-то прекрасного.
Здесь я выступлю против представления о том, что искусство контролируется некой чужой и отчуждающей силой, которая выражается в форме искусства. Скорее, искусство является по самой своей природе неуправляемым. Никто, даже художник, не обладает возможностями рулить историей искусства. Искусство контролирует нас, хотя у него и нет к нам никакого человеческого интереса. Искусство, грубо говоря, – это сверхинтеллект, которого боятся многие критики цифровых технологий[1]. Со времен наскальных рисунков Ласко, Альтамиры и т. п. искусство захватило человеческий разум и внедрилось в само наше бытие. Благодаря появлению искусства мы, собственно, и стали людьми, то есть существами, которые живут в свете образа человека и его положения среди животных, растений, планет и других сородичей[2]. Неслучайно, что в самом термине «искусственный интеллект» содержится идея искусства. При этом никто до сих пор не замечал, что люди всегда были искусственным интеллектом, поскольку форма человеческого разума определялась артефактами (инструментами, рисунками, украшениями, татуировками, одеждой), производимыми нами. Такие объекты захватили человеческое воображение, которое затем стало трансформировать их самих.
История, по сути, является историей искусства, и сама эта история сильнее любого актора или института, которые попытались бы управлять ею. То, что имеет власть над нашим воображением, обладает абсолютной властью над нами. Вот почему Бог по-прежнему безмерно силен, ведь на самом деле не важно, существует ли Бог за пределами человеческого воображения. Не забывайте: все монотеистические религии учат тому, что человек был сотворен по образу Бога, то есть как искусственный интеллект, как способ его реализации в теле.
В последнее время мы, современные люди, стали свидетелями процесса, в котором наш мир повседневных объектов становится все более эстетическим. Мы, определенно, не покупаем машины, дома и смартфоны, ориентируясь исключительно на их потребительскую стоимость. Стратегический альянс дизайна, искусства и красоты манит нас, заставляя становиться потребителями предметов роскоши. В то же время в процессе, скорость которого с 1960-х годов постоянно нарастала, искусство само, даже в его чистейшей форме, превращается в товар, несусветная меновая стоимость которого измеряется на постоянно растущем рынке. Этот рынок искусства выходит далеко за пределы традиционной связи власти и искусства. В своей классической форме, возникшей в период модерна, искусство играло роль демонстрации власти и структурации символического порядка публичной сферы. Меценаты времен Возрождения, французские королевские дворы, а потом и демократические музеи, открытые всем гражданам, – все они пытались использовать искусство в контексте, который не ограничивается внутренней, автономной структурой данного произведения искусства. В последнее время класс особенно богатых людей стал новой элитой, состоящей из владельцев искусства и дилеров. Это заставляет поставить старый-престарый вопрос в новой и более острой форме: каково отношение между искусством
См., конечно: Nick Bostrom, Superintelligence. Paths, Dangers, Strategies. Oxford: Oxford University Press, 2014; Ник Бостром, Искусственный интеллект. Этапы. Угрозы. Стратегии. Москва: Манн, Иванов и Фербер, 2016. Ник Бостром развивает философские идеи, ставшие популярными благодаря Рэю Курцвейлу: Ray Kurzweil, Te Singularity is Near. When Humans Transcend Biology. London: Penguin Books, 2006.
Об этой концепции человека см.: Markus Gabriel, Ich ist nicht Gehirn. Philosophie des Geistes für das 21. Jahrhundert. Berlin: Ullstein Verlag, 2015; Маркус Габриэль, Я не есть мозг: философия духа для XXI века. Москва: УРСС; Ленанд, 2020.
