в кровать, не глядя на мальчишку-шакала, не повторять сто раз: «Я самый неотёсанный мужлан в мире», – ни разу не отжимаясь, не подтягиваясь, не садясь, не наклоняясь вперёд. Однажды во время ночного истязания он отважился пробормотать:
– Оставь меня в покое.
Но когда поднял голову, шакал истерично хохотал.
– Ты… это ты сказал… ты сказал? – фыркал он. – «Оставь меня в покое». Гля, надо же такое придумать! Ты, безголовый тупица. Может, заставишь меня? Ой, я боюсь! Заставь меня.
Насмешливо скаля зубы, он сжал кулаки. За его спиной собрались жаждущие драки другие соседи по комнате. Казалось, они готовы помочь мальчишке-шакалу выбить из Люка каждую кроху смелости. Люк прикинул разницу в росте и весе между ним и соперником. На других он не смотрел. Никому не доведётся нанести ни одного удара. Смелость Люка уже испарилась.
Шакалюга по крайней мере устраивал пытки только раз в день.
А когда Люк три раза в день приходил в похожую на пещеру столовую, ему хотелось вкусной еды. Он жевал горьковатую зелень и крошащийся хлеб и мечтал о мамином рагу, булочках, яблочных пирогах. Вспоминал родной голос, как она говорила, когда пекла торт:
– Хочешь облизать миску?
И сладость теста.
Ещё вспоминал каждую мелочь того дня, когда они с Джен вместе пекли печенье. Они тогда взяли особенные шоколадные чипсы, и когда печенье вынули из духовки, чипсы таяли и оставляли на языке сладкое послевкусие. Они с Джен сидели на кухне, смеялись, болтали и ели печенье за печеньем.
Это была одна из лучших встреч с Джен. Одна из последних.
Люк тщетно старался об этом забыть. Если он будет сидеть в столовой школы Хендрикса и кто-нибудь поставит перед ним тарелку с печеньем Джен, на вкус оно будет таким же горьким, как и зелень. И он не сможет откусить ни кусочка.
И мамины булочки с пылу с жару… если бы их передали сюда, крошились бы во рту так же, как и здешний хлеб. Любая еда покажется безвкусной, когда ешь один в толпе из сотен мальчиков, которые даже имени твоего не знают. Никому нет до тебя никакого дела.
Люку нужен был друг в школе Хендрикса. Иногда он заставлял себя оставить мечты и обратить внимание на других мальчишек. У него не хватало смелости заговорить с кем-нибудь, но он думал, что если прислушается, то однажды…
Все мальчишки для него были на одно лицо.
Может, это как-то связано с тем, что он много лет прятался? Он же не слепой, понимал, что у кого-то из них волосы другого цвета и даже кожа другого оттенка. Они были разного роста: высокие, коротышки, – разного телосложения: толстые, худые. Некоторые были даже старше братьев Люка, другие моложе его, но ни одного из них Люк запомнить не мог.
Даже мальчишка-шакал вне их комнаты сливался с толпой. Как-то он подошёл к Люку и сказал:
– А, мой раб! Как кстати, мне нужна ручка. Дай мне свою, детка.
Люк уставился на него, разинув рот, и смотрел так долго, что шакалюга просто выхватил у него из руки ручку и ушёл, бормоча:
– Вытаращился, когда
