ватных ногах мимо Барятьева, споткнулась о его сумку, стоявшую в проходе. Он насмешливо посмотрел на нее, а Ева громко засмеялась. Альберту не понравилось это, и он слегка отстранился от нее. Ева почувствовала его недовольство и, замолчала, лишь проводила Наденьку враждебным, презрительным взглядом.
Горестно доковыляв до дома, Надя в очередной раз дала волю слезам. Наверное, она сама виновата в том, что Альберт увлекся красоткой Евой. Надо сказать, Наденька прекрасно понимала, что проигрывает во внешности Михайловской, но как каждая женщина думала, что все равно она гораздо лучше соперницы, что душа у нее чище, она добрее и любит Альберта в тысячу раз больше, чем эта холодная змеючка Ева. Что в ней есть, что-то такое чудесное, чего в другой женщине нет, и как каждая женщина обвиняла в предательстве не мужчину, а женщину. Она не хотела понимать, что подло с ней поступил Барятьев, а не Ева. Боль жгла нестерпимым огнем внутри и слезы не приносили облегчения. Она поклялась себе, что несмотря ни на что завоюет Альберта и покажет Еве чего она стоит.
Вволю нарыдавшись, она разобрала вещи и разложила их по своим местам.
В дверь постучали, у Нади радостно забилось сердце: – «Альберт!». Она опрометью кинулась к двери и распахнула ее. Перед ней в запорошенной снегом оренбургской, пуховой шали и потертой кроличьей шубке стояла ее мать Зоя Валериановна.
От неожиданности Надя отпрянула.
– Мама? Как ты узнала, что я здесь?
Мать обожгла ее укоряющим, сердитым взглядом.
– Сима сказала.
– Сима, – виновато повторила Наденька. – Зачем? Я же просила ее… – И бросилась снимать с матери мокрую от растаявшего снега шубу. – Не злись, пожалуйста, просто я не хотела тебе говорить пока, чтобы не расстраивать, а потом я бы тебе все обязательно рассказала.
Зоя Валериановна раздраженно выпалила.
– Мне Симка вчера все рассказала про твои дела. Влюбилась, университет бросила, костюмершей устроилась в театр к любовнику. – Вырвав из рук дочери свою шубу, она гневно стряхнула с нее снег и повесила на вешалку.
Сняв сапоги, Зоя Валериановна прошла в комнату и огляделась.
– Неплохо устроилась.
– Я же просила Симку тебе нечего не рассказывать, – угрюмо пробормотала Надя. – Зря я ей написала.
– Ты не об этом беспокойся, – прикрикнула мать. – Не в Симке дело, а в тебе. Я думала, ты учишься, а ты дурака валяешь. Не ожидала я от тебя этого, – вдруг всхлипнула она и ее бледные губы жалко вздрогнули и беспомощно скривились. – Мы ли с отцом для тебя не старались, а ты вон, что нам устроила…
Наденьке стало бесконечно жаль мать, и ее собственная боль куда—то отошла и притупилась, вместо нее нахлынула нежность, и глубокая жалость к матери. Одновременно она почувствовала себя виноватой. Наденька обняла мать и горячо зашептала.
– Мама прости, пожалуйста. Я больше никогда не буду делать так, никогда. Я все исправлю.
Всплакнув, Зоя Валериановна успокоилась и заявила.
