и… поднял руки. Как оказалось, из оружия у нас на пятерых только один карабин, который Коляныч постоянно возил в кабине. Остальные даже и не подумали прихватить с собой винтовки – своего спасать ехали.
Летчик явно испуган, руки старательно тянет вверх, глаза бегают, губы трясутся. Первым делом, выдергиваю у него из кобуры пистолет, и только тогда рассматриваю его внимательнее. На голове вместо кожаного шлема сетка с наушниками, комбинезон новенький – явно еще не оперившийся выкормыш Геринга. Непонятно только, как его сюда занесло? А второй? Явно наш ЛаГГ. Он что, за ним гнался? Ладно, найдется переводчик – сам все расскажет, только «колоть» его надо быстро, пока в себя не пришел.
– Комм.
Стволом трофейного пистолета подталкиваю немца к машине. А мужики только рты пораскрывали – впервые живого немца видят так близко, я, впрочем, тоже. Только Коляныч воинственно наставил на фрица свой карабин. Интересно, он у него хоть заряжен?
– Епифанов, Дементьев! Парашют соберите, и в кузов.
Сначала в ЗиС погрузили пленного летчика, затем его парашют. Поехали. Командир дивизиона аж на месте подпрыгивал от нетерпения.
– Немец, товарищ капитан.
Напряжение на лице капитана плавно перетекло в радостную ухмылку.
– Ну слава богу!
И тут же прикусил язык. В эйфории от столь благополучно разрешившейся ситуации никто этой оговорки не заметил. Никто, кроме меня. Первым делом у меня отбирают трофейный пистолет под предлогом того, что сержантскому составу «не положено». Вот жлоб! Попросил бы по-человечески, я бы и сам отдал. Зачем мне лишний килограмм на ремне таскать, а капитану он нужен перед штабными связистками форсить. Во-вторых, капитан вознамерился записать сбитый самолет на счет своего дивизиона, но тут уже я встал за свой полк горой.
– А расход снарядов какой укажете? Один, восемьдесят пять мэмэ? Так таких орудий в вашем дивизионе отродясь не бывало! Или под сбитого «мессера» сотню тридцатисемимиллиметровых спишете?
– Надо будет – спишу! – злится капитан.
А вот это он зря, пленного летчика ждет основательный допрос и про обстоятельства уничтожения самолета его спросят обязательно. Прикладывать к пленному такой рапорт – это все равно, что на самого себя донос написать.
– Что-то все у вас, товарищ капитан, не слава богу.
Командир дивизиона бросает на меня неприязненный взгляд, но обороты сбавляет. В конце концов, приходим к компромиссу: в рапорте капитан указывает, что самолет был сбит орудием нашего полка, временно прикомандированным к его дивизиону, что является сущей правдой. Он надеется, что местное начальство припишет сбитого своему дивизиону, а не чужому полку. Впрочем, подозреваю, что этот самолет будет записан и нам, и дивизиону. Помнится, когда-то я читал, что если просуммировать все немецкие самолеты, сбитые и нами, и союзниками за все время войны, то сумма получится ровно в два раза больше, чем их выпустила немецкая авиационная промышленность. Вот одно из удвоений
